Annotation
В сборник Людмилы Петрушевской вошли ее новые рассказы и повести, а также уже известные читателям произведения. Герои Петрушевской - люди, с которыми мы встречаемся на работе, ездим в метро, живем в одном подъезде. Каждый из них - целый мир, умещающийся водин рассказ, и потому каждый такой рассказ содержит драматический и эмоциональный заряд целого романа. Людмила Петрушевская - самое традиционное и самое современное явление в нашей нынешней словесности. Она традиционна до архаики и современна до шока. Вечное и сиюминутное связаны в ее творчестве, как корень и листья.
Людмила Петрушевская
Людмила Петрушевская
Время ночь
Мне позвонили, и женский голос сказал: - Извините за беспокойство, но тут после мамы, - она помолчала, - после мамы остались рукописи. Я думала, может, вы прочтете. Она была поэт. Конечно, я понимаю, вы заняты. Много работы? Понимаю. Ну тогда извините.
Через две недели пришла в конверте рукопись, пыльная папка со множеством исписанных листов, школьных тетрадей, даже бланков телеграмм. Подзаголовок «Записки на краю стола». Ни обратного адреса, ни фамилии.
Он не ведает, что в гостях нельзя жадно кидаться к подзеркальнику и цапать все, вазочки, статуэтки, флакончики и особенно коробочки с бижутерией. Нельзя за столом просить дать еще. Он, придя в чужой дом, шарит всюду, дитя голода, находит где-то на полу заехавший под кровать автомобильчик и считает, что это его находка, счастлив, прижимает к груди, сияет и сообщает хозяйке, что вот он что себе нашел, а где - заехал под кровать! А моя приятельница Маша, это ее внук закатил под кровать ее же подарок, американскую машинку, и забыл, она, Маша, по тревоге выкатывается из кухни, у ее внука Дениски и моего Тимочки дикий конфликт. Хорошая послевоенная квартира, мы пришли подзанять до пенсии, они все уже выплывали из кухни с маслеными ртами, облизываясь, и Маше пришлось вернуться ради нас на ту же кухню и раздумывать, что без ущерба нам дать. Значит так, Денис вырывает автомобильчик, но этот вцепился пальчиками в несчастную игрушку, а у Дениса этих автомобилей просто выставка, вереницы, ему девять лет, здоровая каланча. Я отрываю Тиму от Дениса с его машинкой, Тимочка озлоблен, но ведь нас сюда больше не пустят, Маша и так размышляла, увидев меня в дверной глазок! В результате веду его в ванную умываться ослабевшего от слез, истерика в чужом доме! Нас не любят поэтому, из-за Тимочки. Я-то веду себя как английская королева, ото всего отказываюсь, от чего ото всего: чай с сухариками и с сахаром! Я пью их чай только со своим принесенным хлебом, отщипываю из пакета невольно, ибо муки голода за чужим столом невыносимы, Тима же налег на сухарики и спрашивает, а можно с маслицем (на столе забыта масленка). «А тебе?» - спрашивает Маша, но мне важно накормить Тимофея: нет, спасибо, помажь потолще Тимочке, хочешь, Тима, еще? Ловлю косые взгляды Дениски, стоящего в дверях, не говоря уже об ушедшем на лестницу курить зяте Владимире и его жене Оксане, которая приходит тут же на кухню, прекрасно зная мою боль, и прямо при Тиме говорит (а сама прекрасно выглядит), говорит:
А что, тетя Аня (это я), ходит к вам Алена? Тимочка, твоя мама тебя навещает?
Что ты, Дунечка (это у нее детское прозвище), Дуняша, разве я тебе не говорила. Алена болеет, у нее постоянно грудница.
Грудница??? - (И чуть было не типа того, что от кого ж это у нее грудница, от чьего такого молока?)
И я быстро, прихватив несколько еще сухарей, хорошие сливочные сухари, веду вон из кухни Тиму смотреть телевизор в большую комнату, идем-идем, скоро «Спокойной ночи», хотя по меньшей мере осталось полчаса до этого.
Но она идет за нами и говорит, что можно заявить на работу Алены, что мать бросила ребенка на произвол судьбы. Это я, что ли, произвол судьбы? Интересно.
На какую работу, что ты, Оксаночка, она же сидит с грудным ребенком!
Наконец-то она спрашивает, это, что ли, от того, о котором Алена когда-то ей рассказывала по телефону, что не знала, что так бывает и что так не бывает, и она плачет, проснется и плачет от счастья? От того? Когда Алена просила взаймы на кооператив, но у нас не было, мы меняли машину и ремонт на даче? От этого? Да? Я отвечаю, что не в курсе.
Все эти вопросы задаются с целью, чтобы мы больше к ним не ходили. А ведь они дружили, Дуня и Алена, в детстве, мы отдыхали рядом в Прибалтике, я, молодая, загорелая, с мужем и детьми, и Маша с Дуней, причем Маша оправлялась после жестокой беготни за одним человеком, сделала от него аборт, а он остался с семьей, не отказавшись ни от чего, ни от манекенщицы Томика, ни от ленинградской Туси, они все были известны Маше, а я подлила масла в огонь: поскольку была знакома и с еще одной женщиной из ВГИКа, которая славна была широкими бедрами и тем, что потом вышла замуж, но ей на дом пришла повестка из кожно-венерологического диспансера, что она пропустила очередное вливание по поводу гонореи, и вот с этой-то женщиной он порывал из окна своей «Волги», а она, тогда еще студентка, бежала следом за машиной и плакала, тогда он из окна ей кинул конверт, а в конверте (она остановилась поднять) были доллары, но немного. Он был профессор по ленинской теме. А Маша осталась при Дуне, и мы с моим мужем ее развлекали, она томно ходила с нами в кабак, увешанный сетями, на станции Майори, и мы за нее платили, однова живем, несмотря на ее серьги с сапфирами. А она на мой пластмассовый браслетик простой современной формы 1 рубль 20 копеек чешский сказала: «Это кольцо для салфетки?» - «Да», - сказала я и надела его на руку.
А время прошло, я тут не говорю о том, как меня уволили, а говорю о том, что мы на разных уровнях были и будем с этой Машей, и вот ее зять Владимир сидит и смотрит телевизор, вот почему они так агрессивны каждый вечер, потому что сейчас у Дениски будет с отцом борьба за то, чтобы переключить на «Спокойной ночи». Мой же Тимочка видит эту передачу раз в год и говорит Владимиру: «Ну пожалуйста! Ну я вас умоляю!» - и складывает ручки и чуть ли не на колени становится, это он копирует меня, увы. Увы.
Владимир имеет нечто против Тимы, а Денис ему вообще надоел как собака, зять, скажу я вам по секрету, явно на исходе, уже тает, отсюда Оксанина ядовитость. Зять тоже аспирант по ленинской теме, эта тема липнет к данной семье, хотя сама Маша издает все что угодно, редактор редакции календарей, где и мне давала подзаработать томно и высокомерно, хотя это я ее выручила, быстро намарав статью о двухсотлетии Минского тракторного завода, но она мне выписала гонорар даже неожиданно маленький, видимо, я незаметно для себя выступила с кем-нибудь в соавторстве, с главным технологом завода, так у них полагается, потому что нужна компетентность. Ну а потом было так тяжело, что она мне сказала ближайшие пять лет там не появляться, была какая-то реплика, что какое же может быть двухсотлетие тракторного, в тысяча семьсот каком же году был выпущен (сошел с конвейера) первый русский трактор?
Что касается зятя Владимира, то в описываемый момент Владимир смотрит телевизор с красными ушами, на этот раз какой-то важный матч. Типичный анекдот! Денис плачет, разинул рот, сел на пол. Тимка лезет его выручать к телевизору и, неумелый, куда-то вслепую тычет пальцем, телевизор гаснет, зять вскакивает с воплем, но я тут как тут на все готовая, Владимир прется на кухню за женой и тещей, сам не пресек, слава Богу, спасибо, опомнился, не тронул брошенного ребенка. Но уже Денис отогнал всполошенного Тиму, включил что где надо, и уже они сидят, мирно смотрят мультфильм, причем Тима хохочет с особенным желанием.
Но не все так просто в этом мире, и Владимир настучал женщинам основательно, требуя крови и угрожая уходом (я так думаю!), и Маша входит с печалью на лице как человек, сделавший доброе дело и совершенно напрасно. За ней идет Владимир с физиономией гориллы. Хорошее мужское лицо, что-то от Чарльза Дарвина, но не в такой момент. Что-то низменное в нем проявлено, что-то презренное.
Дальше можно не смотреть этот кинофильм, они орут на Дениса, две бабы, а Тимочка что, он этих криков наслушался… Только начинает кривить рот. Нервный тик такой. Крича на Дениса, кричат, конечно, на нас. Сирота ты, сирота, вот такое лирическое отступление. Еще лучше было в одном доме, куда мы зашли с Тимой к очень далеким знакомым, нет телефона. Пришли, вошли, они сидят за столом. Тима: «Мама, я хочу тоже есть!» Ох, ох, долго гуляли, ребенок проголодался, идем домой, Тимочка, я только ведь спросить, нет ли весточки от Алены (семья ее бывшей сослуживицы, с которой они как будто перезваниваются). Бывшая сослуживица встает от стола как во сне, наливает нам по тарелке жирного мясного борща, ах, ох. Мы такого не ожидали. От Алены нет ничего. - Жива ли? - Не заходила, телефона дома нет, а на работу она не звонит. Да и на работе человек то туда, то сюда… То взносы собираю. То что. - Ах что вы, хлеба… Спасибо. Нет, второго мы не будем, я вижу, вы устали, с работы. Ну разве только Тимофейке. Тима, будешь мясо? Только ему, только ему (неожиданно я плачу, это моя слабость). Неожиданно же из-под кровати выметывается сука овчарки и кусает Тиму за локоть. Тима дико орет с полным мяса ртом. Отец семейства, тоже чем-то отдаленно напоминающий Чарльза Дарвина, вываливается из-за стола с криком и угрозами, конечно, делает вид, что в...
Добрый вечер, дорогие друзья. На дворе «Время ночь», 1992 год. «Время ночь» не только самая известная повесть Людмилы Петрушевской, хотя я, например, гораздо больше люблю ее роман «Номер один», который действительно номер один, мне кажется, в российской социальной фантастике, но это еще и диагноз эпохи. Действительно, настало время ночь. После эйфории 1991 года настало время нищеты, растерянности и, пожалуй, депрессии.
Мы поговорим о Петрушевской в двух аспектах: как она это делает, и, собственно, зачем она это делает. Я никогда не скрывал, что, хотя значительная часть текстов Петрушевской меня бесит… Вообще всегда, когда меня бьют ниже пояса, даже ради моего блага, это вызывает у меня сложную реакцию. Но я откровенно при этом считаю, что Петрушевская лучший из ныне живущих российских прозаиков, и если когда-то у меня было два твердых кандидата от России на Нобелевскую премию, Искандер и Петрушевская, то вот сегодня он остался один. Конечно, сравнение творчества Петрушевской с Елинек подсказывает, что, конечно, Нобель несправедливая институция.
Петрушевская писатель звериной силы, такой силы, которая даже людей, на дух ее не принимающих, заставляет восхищаться, относиться к ней с безумной смесью раздражения и восторга, я хорошо помню свои ощущения от ее текстов. Даже Александр Твардовский, которому она была ну совсем поперек души, прочитав в 1969 году ее рассказ «Такая девочка, совесть мира», начертал: «Не печатать. Связи с автором не терять». Ну, ему не привелось наблюдать могучий поздний возраст, Петрушевскую как прозаика не печатали до 1991 года, так, условно, до конца восьмидесятых, когда в «Огоньке» начали появляться рассказы конца шестидесятых годов.
А потом она ворвалась в русскую литературу, ее знали, как драматурга, студийку Арбузова, человека исключительных и разнообразных дарований: и песни под гитару, и стихи, и великолепная графика и акварели, и журналистика, и критика, конечно, драматургия первоклассная. Хотя драмы Петрушевской — лишь подготовительные эскизы, как мне кажется, к ее прозе, но чудесные абсурдные пьесы, такие как «Три девушки в голубом» или «Московский хор», или «Анданте», да мало ли. В общем, я думаю, порядка двадцати пьес высочайшего класса. Но все это побледнело перед рассказами и повестями, которые стали широко печататься в девяностые годы.
Как это делается, в общем, понять несложно. И когда попривыкнешь, и научишься имитировать интонацию Петрушевской, а имитируется она поразительно легко, как все стилистически яркое, тогда уже ожог не так силен. Но в первый момент, конечно…
Это все одно предложение: «А ведь они дружили, Дуня и Алена, в детстве, мы отдыхали рядом в Прибалтике, и я, молодая, загорелая, с мужем и детьми, и Маша с Дуней, причем Маша оправлялась после жестокой беготни за одним человеком, сделала от него аборт, а он остался с семьей, не отказавшись ни от чего, ни от манекенщицы Томика, ни от ленинградской Туси, они все были известны Маше, а я подлила масла в огонь: поскольку была знакома и с еще одной женщиной из ВГИКа, которая славна была широкими бедрами и тем, что потом вышла замуж, но ей на дом пришла повестка из кожно-венерологического диспансера, что она пропустила очередное вливание по поводу гонореи, и вот с этой-то женщиной он порывал из окна своей «Волги», а она, тогда еще студентка, бежала следом за машиной и плакала, тогда он из окна ей кинул конверт, а в конверте (она остановилась поднять) были доллары, но немного. Он был профессор по ленинской теме».
В одной фразе вся жизнь поколения, здесь вам и гонорея, и широкие бедра, и отдых в Прибалтике, совместный, и профессор по ленинской теме, и мы с поразительной живостью видим даже манекенщицу Томика и ленинградскую Тусю. Наша жизнь прошла рядом с ними, в этой среде. Петрушевская после рассказа «Свой круг», который появился в «Новом мире» и составил ей прочную славу крупного прозаика, печатала вещи одна сильнее другой.
Как совершенно правильно замечает Марк Липовецкий, в основе этих произведений всегда острая, до физиологии и до неприличия, любовь матери к ребенку. Вообще Петрушевская очень физиологична, во «Времени ночь» достаточно вспомнить эту сцену, когда у женщины в такси отходят воды, и тут же на эти воды прилетает муха, и в скобках написано — ну что взять, наши кровавые дела. Конечно, тогда многие, ну например, Алла Латынина, очень точно заметили, что это не особенность жизни, а особенность авторского взгляда, иногда глаза можно и отвести, но взгляд Петрушевской прикован к ужасному.
Она такой Андерсен. Конечно, она рассказывает сказки, но это страшно жестокие, физиологические андерсеновские сказки. Андерсеновские сказки же тоже ужасно жестокие, вспомните «Красные башмаки». И при этом она все время рисует розовый куст на своих акварелях, и, действительно, Андерсен тоже очень любит розовый куст, потому что, когда он растет из крови, гноя и навоза, он производит огромное, еще усиливающееся впечатление.
Чего нельзя отнять у Петрушевской, так это потрясающей языковой точности, особенно в диалогах, сказывается мощная драматургическая школа. Ну и, конечно, что там говорить, она замечательно чувствует болевые точки читателя, она действительно специалист по нанесению ударов именно по этим болевым точкам. И это всегда одинокая женщина, всегда несчастная обманутая мать и всегда страшный хищник мужчина. Мужчины у Петрушевской всегда физиологичны, и этим исчерпываются. Во-первых, они очень много едят, и я, который имеет привычку читать за едой, всегда жутко стыжусь этого, когда читаю Петрушевскую, потому что много ест сын во «Времени ночи», который только что вышел из тюрьмы и теперь приходит и объедает мать: «ест мою плоть, мою кровь, мой черный хлеб с селедкой». Вообще надо сказать, что физиологические, пищевые, гастрономические ассоциации у Петрушевской возникают очень часто. Когда она пишет о недоношенном ребенка, она пишет — что он там весил, триста грамм, пачка творогу, и у нас этот творог так и остается как привкус этого недоношенного ребенка во рту. Умеет она совместить два плана бытия — физиологический и гастрономический.
Мужчина все время груб, все время жесток, расстается и бросает доллары в конверте, является при этом специалистом по ленинской теме, то есть еще и лицемером. Он отбирает у женщины все, насилует ее и обжирает, и она продолжает его боготворить и смотрит на него огромными трагическими глазами, как Анна Андриановна, главная героиня-повествовательница во «Времени ночи», такая поэтесса, болезненная пародия на Анну Ахматову с ее прямой осанкой и с ее гордостью, горделивостью.
Что важно при этом? Как она это делает, понятно, великое множество пародий уже по Петрушевской танком проехались. А вот вопрос, зачем она это делает, вот это действительно вопрос не случайный. Первая интенция, которая возникает у читателя, первая догадка, что это она так мстит. Ну, ей есть за что мстить, ведь она в предисловии к своей только что изданной книге «Странствия по поводу смерти», книга, в которой уже все границы нарушены, все меры превышены. Например, в повести «Строгая бабушка» такое нагнетание ужаса, с одной стороны, и несчастности, с другой, что первая реакция — это желание запустить книгой в стену и больше никогда ее не открывать. Ну нельзя вот так, когда тебе не хватает клавиатуры, нельзя так колотить уже по крышке рояля. Но даже и в других своих сочинениях, более ранних, еще более тактичных, как она это делает, понятно, а вот зачем? Это не только месть за свою и нашу поруганную жизнь, в предисловии, которое я упомянул, она пишет, что вы и представить себе не можете, как я страдала в тридцать, а как я мучилась в восемнадцать, и только после 69 мне стало все равно, что обо мне подумают, я вышла на эстраду, пою, я совершенно счастлива, ребята, у вас все впереди. Это тоже очень по-петрушевски.
Действительно, такая женщина, как она, может успокоиться только достигнув всего, «достиг я высшей власти», премии свои она перечисляет обычно с некоторым упоением, она самый переводимый из русских авторов, на мой взгляд, ну и так оно и официально признается. Поэтому теперь она может себе позволить несколько ослабить напор, но при всем при этом она действительно мстит, только она мстит не за себя. У нее есть великий монолог в цикле «Монологи» — «А кто ответит?». Это такая постоянная вопрошающая речь к богу, которого нет, которого она чувствует своими польскими, католическими корнями, в ней есть польская кровь, и она всегда это осознает. Кстати, ее же первоначально назвали Долорес, то есть «страдающая», и потом уже только она переименовалась, была переименована в Людмилу.
Людмила Стефановна человек невероятно острого чувства обиды на мир, но эта обида высокая, гуманистическая. Она действительно алчет мести, она жаждет ответа. А почему так? А кто так сделал? И в замечательном рассказе «Смысл жизни», который я никому не посоветую читать, даже человеку с самыми крепкими нервами, хотя там полторы страницы, вот после публикации этого рассказа в «Синтаксисе», я, честно говоря, надолго зарекся Петрушевскую читать. Но вопрос там задан в финале, вот вам и задачка о смысле жизни, если угодно. Она задает этот вопрос, это пафос католического вопрошения.
«Время ночь», конечно, — это страшное сгущение деталей, хотя сделанное с поразительным искусством. Вот посмотрите, кстати говоря, как она блистательно стилизует фрагменты из девичьего дневника, по справедливому замечанию Михаила Веллера: «Не так много в России писателей, которые могли бы описать голую восемнадцатилетнюю студентку так, чтобы вызывать у читателей не возбуждение, а ужас». Но вот посмотрите: «Прошу вас, никто никогда не читайте этот дневник, даже после моей смерти. О Господи, какая грязь, в какую грязь я окунулась, Господи, прости меня. Я низко пала. Вчера я пала так страшно, я плакала все утро. Как страшно, когда наступает утро, как тяжко вставать в первый раз в жизни с чужой постели, одеваться во вчерашнее белье, трусы я свернула в комочек, просто натянула колготки и пошла в ванную. Он даже сказал «чего ты стесняешься». Чего я стесняюсь. То, что вчера казалось родным, его резкий запах, его шелковая кожа, его мышцы, его вздувшиеся жилы, его шерсть, покрытая капельками росы, его тело зверя, павиана, коня — все это утром стало чужим и отталкивающим после того как он сказал, что извиняется, но в десять утра он будет занят, надо уезжать. Я тоже сказала, что мне надо быть в одиннадцать в одном месте, о позор, позор, я заплакала и убежала в ванную и там плакала. Плакала под струей душа, стирая, обмывая свое тело, которое стало чужим, как будто я его наблюдала на порнографической картинке, мое чужое тело, внутри которого шли какие-то химические реакции, бурлила какая-то слизь, все разбухло, болело и горело, что-то происходило такое, что нужно было пресечь, закончить, задавить, иначе я бы умерла.
Мое примечание (это примечание матери): что происходило, мы увидим девять месяцев спустя».
Понимаете, чудовищность происходящего, она же с двух сторон нагнетается. С одной стороны, это ужас, действительно, женской любви, столкнувшейся с разочарованием, с другой, простите, это ужас стиля, потому что это пишет возвышенная дура, вот это «тело зверя, павиана, коня» и все это, простите, банальные измены. Алена самая, наверное, неприятная героиня «Время ночь», потому что это же из-за нее гибнет, в конце концов, Анна Андриановна, она у нее забирает детей своих, то есть внука забирает, и этим заканчивается, на самом деле, смысл ее существования. Хотя это нищее, мучительное существование, но она живет этими детьми, и физиологически их обожает, там «моча младенца пахнет календулой», вся вот это бесконечная, с одной стороны, физиологичность, а с другой стороны, бесконечная сентиментальность, вместе стыкуясь, они дают замечательный эффект. Как сказал один писатель, которого не буду называть, Петрушевская пишет, как немецкий офицер, именно этот стык сентиментальности и жестокости, когда он может расстрелять десять человек и потом плакать над собачкой, сломавшей ножку, да, это вот так.
Но вместе с тем, во «Времени ночь» есть еще и страшные образы, это все-таки пишет поэт, и поэт Анна Андриановна, и поэт Петрушевская. Там за стеной соседка, которая все время дробит кости, дробит их на костную муку для удобрения участка. И вот этот стук дробимых костей, который раздается постоянно за стеной, как символ такой, фон жизни, это тоже про Петрушевскую, потому что, по Петрушевской, жизнь дробит человека. И единственное, что может его спасти, — это милосердие, и только на это милосердие она рассчитывает. Да, она читателя бьет, лупит без пощады, но она выбивает из него все-таки жалость. Конечно, очень часто это и ненависть, если вы и без того тонко чувствующий человек. Когда-то замечательно сказал Алексей Николаевич Толстой про Льва Толстого: «Я уже понял, а старик все лупит». Понимаете, действительно, это так, так и здесь, я уже понял, а что же ты меня все бьешь-то?
Кстати говоря, Кира Муратова, которая так любит Петрушевскую и называет ее главным писателем сегодня, и она совершенно права, Муратова абсолютно же точно про нее сказала, даже не про нее, помните зачин фильма «Мелодия для шарманки», когда два ребенка, сироты, едут в замерзшей электричке, и в этой электричке включается, нищий включает магнитофон, чтобы ему больше подавали, и этот магнитофон поет: «Спи, мой сыночек, спи мой звоночек родной». После этого пролога я сразу сказал, ребята, бить будут долго и больно. И три часа, которые длится «Мелодия для шарманки», нас вот так вот окунают, а в конце там еще над замерзшим на улице ребенком вот так вот стоит, как душа, воздушный шарик. Ну мать моя женщина! Вот шарик над трупом — в этом вся эстетика Муратовой и вся эстетика Петрушевской. Но ведь это делается для того, чтобы мы, обжегшись, пожалели, чтобы у нас появилась хоть какая-то чувствительная точка.
Я, конечно, гораздо выше ставлю те тексты, в которых Петрушевская изобретает, придумывает, в которых она фантаст. Например, гениальный рассказ «Гигиена», не побоюсь этого слова, лучший русский рассказ девяностых годов. Вообще Петрушевская большой мастер социальной антиутопии, ну «Новые Робинзоны», когда вся семья, ожидая того, что начнется, а мы все понимаем, что начнется, сбежала в лес и там живет, заготавливая грибы, и там две старухи, одна совсем выжила из ума, а другая кладезь народной мудрости. Ну и «Гигиена», когда, в сущности, вот пошла эпидемия, и семья стала так к ней готовится, что, в общем, умерла от гигиены. Один из самых страшных и до тошноты физиологических текстов Петрушевской, жуткое дело.
Когда она придумывает, как придумывает она переселение душ и таинственное племя энти в романе «Номер один», вот тогда, действительно, вот теперь тебя люблю я, вот теперь тебя хвалю я. Но когда она описывает быт, поистине звериный быт, я думаю, что это перебор. Ладно, может быть, это перебор для меня, но кого-то она заставит очухаться, и, в общем, понимаете, девяностые годы были временем шоковой терапии. Ею занимались два человека, Чубайс — в экономике и Петрушевская — в литературе, оба одинаково жестоко. Но надо вам сказать, чего-то они добились, они разбудили в народе способность заботиться о себе, потому что понятно стало, что больше заботиться некому, и разбудили сострадание, потому что без него мир не выживет.
В сказке Петрушевской «Часы», а у нее довольно много сказок, после того, как мать и дочь примирились, дочь там проявила альтруизм, там колдунья говорит: «Ну, что ж, по крайней мере, на этот раз мир остался цел». И в девяностые он остался цел, и не в последнюю очередь благодаря Петрушевской. Не будем забывать, что ее главный сценарий это «Сказка сказок», сделанный Норштейном, и в этом сценарии написано: все картинки, которые мы показываем, должны гармошкой складываться в один звук, в одно слово — «живем». И в общем, как ни странно, тексты Петрушевской складываются в этот звук, поэтому, как ни странно, как это ни парадоксально, ее черная безнадежная «Время ночь» рождает ощущение надежды, с которым мы и остаемся.
А в следующий раз мы поговорим о гораздо более веселом писателе этой эпохи, о Викторе Пелевине, и его сборнике «Синий фонарь».
Повесть «Время ночь»
Во всем пестром хороводе мифом отлитых ролей центральное
положение у Петрушевской чаще всего занимают Мать и Дитя.
Лучшие ее тексты про это: «Свой круг», «Дочь Ксении», «Случай
Богородицы», «Бедное сердце Пани», «Материнский привет»,
«Маленькая Грозная», «Никогда». Наконец - ее повесть «Время
ночь». Именно «Время ночь» (1991), самое крупное прозаическое
произведение писательницы, позволяет увидеть характерную для
Петрушевской интерпретацию отношений между матерью и ди-
тем с максимальной сложностью и полнотой.
Петрушевская всегда и в этой повести в особенности доводит
будничные, бытовые коллизии до последнего края. Повседневный
быт в ее прозе располагается где-то на грани с небытием и требует
от человека колоссальных усилий для того, чтобы не соскользнуть
за эту грань. Этот мотив настойчиво прочерчен автором повести,
начиная уже с эпиграфа, из которого мы узнаем о смерти пове-
ствовательницы, Анны Андриановны, считавшей себя поэтом и
оставившей после смерти «Записки на краях стола», которые, собственно,
и образуют корпус повести. Как нам кажется, повесть и
эта смерть, прямо не объявлена - о ней можно догадаться - ее
приход подготовлен постоянным ощущением сворачивания жизни,
неуклонного сокращения ее пространства - до пятачка на
краях, до точки, до коллапса наконец: «Настало белое, мутное
утро казни».
Сюжет повести также выстроен как цепь необратимых утрат.
Мать теряет контакт с дочерью и с сыном, от жен уходят мужья,
бабушку отвозят в далекий интернат для психохроников, дочь рвет
все отношения с матерью, и самое страшное, бьющее насмерть:
дочь отнимает внуков у бабушки (своей матери). До предела все
накалено еще и оттого, что жизнь по внешним признакам вполне
интеллигентной семьи (мать сотрудничает в редакции газеты, дочь
учится в университете, потом работает в каком-то научном институте)
протекает в перманентном состоянии абсолютной нищеты,
когда семь рублей - большие деньги, а даровая картофелина
Подарок судьбы. И вообще еда в этой повести - всегда
событие, поскольку каждый кусок на счету, да на каком! «Акула
Глотовна Гитлер, я ее так один раз в мыслях назвала на прощание,
когда она съела по два добавка первого и второго, а я не
знала, что в тот момент она уже была сильно беременна, а есть ей
было-то нечего совершенно...» - это так мать думает о своей дочери.
Как ни странно, «Время ночь» - повесть о любви. Об испепеляющей
любви матери к своим детям. Характерная черта этой любви
Боль и даже мучительство. Именно восприятие боли как про-
явление любви определяет отношения матери с детьми, и прежде
всего с дочерью. Очень показателен телефонный разговор Анны
Андриановны с Аленой, когда мать дешифрует каждую свою грубость
по отношению к дочери как слова своей любви к ней. «Будешь
любить - будут терзать», - формулирует она. Еще более
откровенно эта тема звучит в финале повести, когда Анна Андри-
ановна возвращается домой и обнаруживает, что Алена с детьми
ушли от нее: «Живыми ушли от меня», - с облегчением вздыхает
Анна Андриановна неуклонно и часто неосознанно стремится
доминировать - это единственная форма ее самореализации. Но
самое парадоксальное состоит в том, что именно власть она понимает
как любовь. В этом смысле Анна Андриановна воплощает
своеобразный «домашний тоталитаризм» - исторические модели
которого отпечаталась на уровне подсознания, рефлекса, инстинкта1.
Способность причинять боль служит доказательством материнской
власти, а следовательно - любви. Вот почему она деспотически
пытается подчинить своих детей себе, ревнуя дочь к ее мужчинам,
сына к его женщинам, а внука к его матери. В этой любви
нежное «маленький мой» тянет за собой грубое: «сволочь неотвязная
». Любовь матери у Петрушевской монологична по своей природе.
За все жизненные потери и неудачи мать требует себе компенсации
любовью - иначе говоря, признанием ее безусловной власти.
И естественно, она оскорбляется, ненавидит, лютует, когда
свою энергию любви дети отдают не ей, а другим. Любовь в таком
понимании становится чем-то ужасно материалистичным, чем-то
вроде денежного долга, который обязательно надо получить обратно,
и лучше - с процентами. «О ненависть тещи, ты ревность
и ничто другое, моя мать сама хотела быть объектом любви своей
дочери, т.е. меня, чтобы я только ее любила, объектом любви и
доверия, это мать хотела быть всей семьей для меня. Заменить
собою все, и я видела такие женские семьи, мать, дочь и маленький
ребенок, полноценная семья! Жуть и кошмар», - так Анна
Андриановна описывает свои собственные отношения с матерью,
не замечая, что и ее отношения с дочерью полностью укладываются
в эту модель.
Однако несмотря на «жуть и кошмар», любовь Анны Андриановны
не перестает быть великой и бессмертной. Собственно го-
1 Такая интерпретация повести Петрушевской была наиболее подробно обоснована
X. Гощило. См.: Goscilo Helena. Mother as Mothra: Totalizing Narrative
and Nurture in Petrushevskaya / / A Plot of Her Own: The Female Protagonist in Russian
Literature / Ed. Sona Stephan Hoisington. - Evanston, 1995. - P. 105-161; Goscilo
Helena. Dexecing Sex: Russian Womanhood During and After Glasnost. - Ann Arbor:
Univ. of Michigan Press, 1996. - P. 40-42. Гощило Х. Ни одного луча в темном
царстве: Художественная оптика Петрушевской / / Русская литература XX века:
Направления и течения. - Вып. 3. - С. 109- 119.
воря, это попытка жить ответственностью, и только ею. Эта попытка
иной раз выглядит чудовищно - вроде шумных замечаний
незнакомому человеку в автобусе, который, на взгляд Анны Анд-
риановны, слишком пылко ласкает свою дочь: «И опять я спасла
ребенка! Я все время всех спасаю! Я одна во всем городе в нашем
микрорайоне слушаю по ночам, не закричит ли кто!». Но одно не
отменяет другое: противоположные оценки здесь совмещены воедино.
Парадоксальная двойственность оценки воплощена и в
структуре повести.
«Память жанра», просвечивающая сквозь «записки на краю
стола», - это идиллия. Но если у Соколова в «Палисандрии» жанровый
архетип идиллии становится основой метапародии, то у
Петрушевской идиллические мотивы возникают вполне серьезно,
как скрытый, повторяющийся ритм, лежащий в основе семейного
распада и перманентного скандала. Так, «конкретный
пространственный уголок, где жили отцы, будут жить дети и внуки
» (Бахтин), идиллический символ бесконечности и целостности
бытия, у Петрушевской воплощен в хронотопе типовой двухкомнатной
квартиры. Здесь смысл «вековой прикрепленности к
жизни» приобретает все - от невозможности уединиться нигде и
никогда, кроме как ночью, на кухне («дочь моя... на кухне будет
праздновать одиночество, как всегда я ночами. Мне тут нет места!
») вплоть до продавленности на диванчике («...пришла моя
очередь сидеть на диванчике с норочкой»).
Более того, у Петрушевской бабушка - мать - дочь повторяют
друг друга «дословно», ступают след в след, совпадая даже в
мелочах. Анна ревнует и мучает свою дочь Алену, точно так же,
как ее мать Сима ревновала и мучила ее. «Разврат» (с точки зрения
Анны) Алены полностью аналогичен приключениям Анны в ее
младые годы. Даже душевная близость ребенка с бабушкой, а не с
матерью, уже была - у Алены с Симой, как теперь у Тимы с
Анной. Даже претензии матери по поводу якобы «чрезмерного»
аппетита зятя повторяются из поколения в поколение: «...бабушка
укоряла моего мужа в открытую, "все сжирает у детей" и т. д»1.
Даже ревность Алены к брату Андрею отзывается в неприязни
шестилетнего Тимы к годовалой Катеньке. Даже кричат все одинаково:
«...неся разинутую пасть...на вдохе: и...Аааа!»). Эту повторяемость
замечают и сами персонажи повести, «...какие еще ста-
1 Интересно, что эти вечные скандалы между разными поколениями из-за
еды по-своему тоже оправданы «памятью» идиллического жанра: «Еда и питье
носят в идиллии или общественный характер (походы Анны Андриановны с
внуком Тимой по гостям в надежде на даровое угощение, поездка с выступлением
в пионерлагерь - с той же целью. - Авт.), или - чаще всего - семейный
характер: за едой сходятся поколения, возрасты. Типично для идиллии
и эстетики. - М., 1975. - С. 267).
рые, старые песни», - вздыхает Анна Андриановна. Но удивительно,
никто и не пытается извлечь хоть каких-то уроков из уже
совершенных ошибок, все повторяется заново, без каких бы то
ни было попыток выйти за пределы мучительного круга. Можно
объяснить это слепотой героев или бременем социальных обстоятельств.
Идиллический архетип нацеливает на иную логику: «Единство
места поколений ослабляет и смягчает все временные грани
между индивидуальными жизнями и между различными фазами
одной и той же жизни. Единство места сближает и сливает колыбель
и могилу... детство и старость... Это определяемое единством
места смягчение всех граней времени содействует и созданию характерной
для идиллии циклической ритмичности времени» (Бахтин)
В соответствии с этой логикой перед нами не три персонажа, а
один: единый женский персонаж в разных возрастных стадиях -
от колыбели до могилы. Извлечение опыта здесь невозможно, потому
что в принципе невозможна дистанция между персонажами -
они плавно перетекают друг в друга, принадлежа не себе, а этому
циклическому потоку времени, несущему для них только утраты,
только разрушения, только потери. Причем Петрушевская подчеркивает
телесный характер этого единства поколений. Колыбель
Это «запахи мыла, флоксов, глаженых пеленок». Могила -
«наше говно и пропахшие мочой одежды». Это телесное единство
выражается и в признаниях противоположного свойства. С одной
стороны: «Я плотски люблю его, страстно», - это бабушка о внуке.
А с другой стороны: «Андрей ел мою селедку, мою картошку,
мой черный хлеб, пил мой чай, придя из колонии, опять, как
раньше, ел мой мозг и пил мою кровь, весь слепленный из моей
пищи...» - это мать о сыне. Идиллический архетип в такой интерпретации
лишен традиционной идиллической семантики. Перед
нами антиидиллия, сохраняющая тем не менее структурный каркас
старого жанра.
Сигналы повторяемости в жизни поколений, складывающиеся в
этот каркас, образуют центральный парадокс «Времени ночь» и всей
прозы Петрушевской в целом: то, что кажется саморазрушением
семьи, оказывается повторяемой, цикличной, формой ее устойчивого
существования. Порядком - иными словами: алогичным, «кривым
» («кривая семья», - говорит Алена), но порядком. Петрушевская
сознательно размывает приметы времени, истории, социума
Этот порядок, в сущности, вневременной, т.е. вечный.
Именно поэтому смерть центральной героини неизбежно наступает
в тот момент, когда Анна выпадает из цепи зависимых
отношений: когда она обнаруживает, что Алена ушла со всеми
тремя внуками от нее, и следовательно, ей больше не о ком забо-
1 Там же. - С. 266.
титься. Она умирает от утраты обременительной зависимости от
своих детей и внуков, несущей единственный осязаемый смысл
ее ужасного существования. Причем, как и в любой «хаотической
» системе, в семейной антиидиллии присутствует механизм
обратной связи. Дочь, ненавидящая (и не без причины) мать на
протяжении всей повести, после ее смерти - как следует из эпиграфа
мать графоманкой, она теперь придает этим запискам несколько
иное значение. Этот, в общем-то тривиальный литературный
жест в повести Петрушевской наполняется особым смыслом
В нем и примирение между поколениями, и признание
надличного порядка, объединяющего мать и дочь. Сами «Записки
» приобретают смысл формулы этого порядка, именно в силу
его надличностного характера, требующего выхода за пределы семейного
Пигасова Гузялия Шарибзяновна –
учитель русского языка и литературы МОУ «Основная общеобразовательная школа № 7» г.Чусового, Пермского края;
победитель конкурса лучших учителей России, 2006г.;
почетный работник общего образования Российской Федерации
Конспекты уроков внеклассного чтения
по творчеству Людмилы Петрушевской
Мне хотелось бы предложить конспекты уроков внеклассного чтения по творчеству Л.Петрушевской в 5-11 классах.
Произведения Людмилы Петрушевской рассказывают не только о «свинцовых мерзостях жизни», о боли и страданиях «маленького человека», они учат любить людей, сострадать им. Читая рассказы Петрушевской, вспоминаешь слова А.П.Чехова: «надо, чтобы за дверью каждого счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и напоминал о несчастных и обездоленных, о пошлостях нашей жизни…».
Петрушевская остается там, где людям плохо и стыдно, а плохо и стыдно, хотя бы иногда, бывает всем. Поэтому Петрушевская пишет про каждого из нас . Кроме того, произведения писательницы учат любить жизнь и жить в, казалось бы, невыносимых условиях: «в этом мире, однако, надо выдерживать все и жить…».
Петрушевская – профессионал, работающий в самых разнообразных жанрах, поэтому произведения писательницы можно использовать, когда мы на уроках говорим о сказках, о мифах, о притче, об антиутопии и других жанрах.
Конспект урока по повести Л.Петрушевской «Время ночь»
(урок был проведен в 10 классе после изучения романа М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы»)
На уроках говорилось, почему история семьи Головлевых превращается в «историю умертвий»; вымирает весь головлевский род, историческая выморочность входит в кровь, проникает в естество, передается из поколения в поколение. Роман Салтыкова-Щедрина предупреждает: где неограниченная власть – там жестокое отношение к человеку; где нет любви, где царят лицемерие, алчность, ложь, где попрекают куском хлеба – там нет Семьи, нет Жизни. О семье пойдет речь и в повести Людмилы Петрушевской «Время ночь».
Тема урока «Кривая семья»
Цель урока: анализ повести «Время ночь», нравственные уроки, художественное мастерство Л.Петрушевской.
Оборудование: мульмедийный проектор, экран, презентация в формате Power Point по творчеству Л.Петрушевской.
Все висело в воздухе, как меч, вся наша жизнь,
готовая обрушиться. Западня захлопывалась,
как она захлопывается за нами ежедневно,
но иногда еще сверху падало бревно, и в наступившей
тишине все расползались раздавленные…
Л.Петрушевская
…где все?
М.Е.Салтыков-Щедрин
Сегодня на уроке речь снова пойдет о семье, ибо в наше непростое время никогда еще не была так значима роль семьи. Еще Л.Н.Толстой говорил: «Счастлив тот, кто счастлив у себя дома». От семьи зависит, какими мы выйдем в большую жизнь – умеющими преодолевать трудности и лишения, радоваться жизни и любить ее или будем чувствовать себя постылыми, никому не нужными, лишними в этой жизни.
- Как вы думаете, на чем основывается семья (в это время на экране презентация «Счастливые мгновения» с изображениями счастливых моментов семейной жизни)?
На доске появляется запись:
Уважение
Любовь
Забота
Доброта
Благодарность
Честность по отношению друг к другу и людям
Дай Бог, сохранить вам любовь, уважение, благодарность на всю жизнь, помните библейскую заповедь: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет и да долголетен будеши на земле». И не дай Бог, чтобы в один момент, оглянувшись и увидев лишь пустоту и полное разорение, вы воскликнули: «Что такое, что сделалось?.. где все?»
О «кривой семье» пойдет речь сегодня на уроке.
- Как вы понимаете смысл названия повести?
Перед нами записи, сделанные ночью, когда все спят, когда есть возможность собраться с мыслями, обдумать прожитое. Героиня повести Анна Андриановна говорит: «… мое время ночь – свидание со звездами и с Богом, время разговора, все записываю» (здесь и далее текст цитируется по изданию Л.Петрушевская. Собрание сочинений, том 1. Проза. Из пяти книг. М., 1996, с. 311-398).
Но, кроме того, герои Петрушевской – ночные жители. Они словно по команде пробуждаются ближе к ночи. «Время ночь» - условный сигнал, пароль обострения чувств, учащения пульса, оживления сюжета, событий и происшествий. И катастрофическая слепота героев в отношениях друг с другом, непонимание, трагическая разобщенность обусловлены тем, что живут они во мраке ночи.
Но повесть, вернее дневниковые записи героини, имеют подзаголовок «записки на краю стола.
- Как бы вы объяснили это название?
Стол издавна на Руси считался символом жизни, дома. Это записки «на краю жизни», записки между жизнью и смертью «… тут после мамы остались рукописи».
- Определите жанр произведения?
Перед нами дневник, а точнее, два дневника – матери и дочери. Это значит, что повести присуща предельная искренность, исповедальность. Дневник как жанровая разновидность прозы привлекает автора непринужденностью выбора темы, большими композиционными возможностями, позволяет создать иллюзию свободного выражения мыслей и впечатлений, а также полно и глубоко раскрыть характер героини.
Дневник Анна Андриановны позволяет Петрушевской отстраниться от повествования, наблюдать за жизнью семьи Голубевых со стороны, но ведь сама Петрушевская в «Карамзине» скажет:
жизнь вообще
нельзя
наблюдать со стороны
она неприлична
беззащитна
«Неприличная и беззащитная» жизнь семьи Голубевых встает перед нами со страниц дневника, у которого нет начала и конца.
- Можно ли повесть «Время ночь» назвать семейной хроникой? Расскажите о главных героях повести.
В повести три центральных женских образа: Анна, Серафима и Алена. Их судьбы зеркальны, их жизни с фатальной неизбежностью повторяют друг друга.
Анна Андриановна – типичная мать, но в недавнем прошлом и в своих воспоминаниях – типичная дочь. В свое время с ней происходило то же, что теперь происходит с ее «дурой» Аленкой: «это было сумасшествие одной археологической экспедиции и моя очередная грандиозная ошибка, роман с женатым мужчиной, рождение детей, затем уход мужа. Интересно, что сама героиня абсолютно не осознает этого подобия, которое автор все время подчеркивает. Анна Андриановна все время утверждается в своем превосходстве над дочерью: «что такое есть она и что такое есть я», не понимая, что дочь в точности повторяет ее судьбу. В ее сознании будто стоит какая-то стенка, мешающая ей увидеть истину. В их судьбах одни и те же эпизоды, мелькают те же лица, звучат те же фразы.
«Что не в порядке с пищей было всегда у членов нашей семьи, нищета тому виной, какие-то счеты, претензии, бабушка укоряла моего мужа в открытую, «все сжирает у детей» и так далее. А я так не делала никогда, разве что меня выводил из себя Шура, действительно, дармоед и кровопиец». А через много лет так же, наверное, будет упрекать своего зятя Алена, не заметив, быть может, что в гневе повторяет слова своей матери и бабки.
- Какие слова в дневнике Анны Андриановны повторяются чаще всего?
Это слова ЕСТЬ, НАКОРМИТЬ, ЖРАТЬ В ТРИ ГОРЛА. Происходит постепенное омертвение, и знаком мертвого, как это ни странно, становится питание. Анна Андриановна говорит о сыне Андрее, опустившемся безвольном человеке: «…он ел мой мозг и пил мою кровь, весь слепленный из моей пищи, но желтый, грязный, смертельно усталый». Не случайно и в конце повести и в конце дневника возникает образ смерти: «Шаги судьбы… Спят мертвецким сном. Живы ли…Не могу предугадать насчет четырех гробов мал мала меньше, и как все это хоронить?!».
Скрепляющим началом любой семьи является любовь. Любовь в семье зажигает в душе человека огонь, который горит в нем всю жизнь, который в нем должен гореть, несмотря на холод, который может окружить человека. Может быть анна Андриановна – человек, у которого атрофированы все чувства: любовь, сострадание, жалость.
- Опровергните или подтвердите это предположение.
Героиня сохраняет неизбывную потребность в душевном тепле, хотя и не может найти его в мире: «два раза в день душ и подолгу: чужое тепло! Тепло ТЭЦ за неимение лучшего». Он сохраняет способность и потребность любить. «Любовь, любовь и еще раз любовь и жалость к нему руководили мною, когда он вышел из колонии», - вспоминает героиня.
Но в ее способности и потребности любить чувствуется какая-то ущербность. Любовь воспринимается как долг, который должен вернуться с большими процентами. «Моя мать сама хотела быть объектом любви своей дочери, то есть меня, чтобы я только ее любила, объектом любви и доверия, это мать хотела быть всей семьей для меня, заменить собою все»,- говорит героиня о своей матери. Но эти слова можно отнести и к самой Анне Андриановне. Она страстно любит своего внука, «греховная любовь… ребенок от нее только черствеет и распоясывается». Любовь, которая только требует, не скрепляет, а разрушает семью. Анна Андриановна оказалась «лишней в жизни».
- Можно ли героиню повести назвать женщиной с жаждой разрушения? Если можно, то почему?
Главная героиня упорно и сознательно рвет нити, связывающие ее с внешним миром, с окружающими людьми: «мы на разных уровнях». Вначале уходит муж. В психбольницу отправляется мать, больная, выжившая из ума старуха. Уходит зять, которого Анна Андриановна когда-то насильно женила на своей дочери, а потом безжалостно третировала, попрекая куском хлеба. Уходит дочь к новому мужчине, чтобы снова быть брошенной. Уходит сын, спившийся, сломленный после тюрьмы человек. Анна Андриановна остается рядом с единственным родным существом – внуком Тимофеем. Но в конце покинет ее и он.
Героиня останется одна в стенах своей нищей квартиры, наедине со своими мыслями, наедине с ночью. И обводя взглядом «пепелище», прислушиваясь к мертвой тишине, она могла бы, как и герой романа Салтыкова-Щедрина Иудушка, воскликнуть: «Надо меня простить! За всех… и за себя и за тех, которых уже нет. Что такое? Что такое сделалось?! где все?!».
Повесть Людмилы Петрушевской предупреждает нас: где нет взаимопонимания, доброты, любви, заботы, благодарности, там нет Семьи, нет жизни.
Домашнее задание: написать сочинение-миниатюру «Моя семья» или создать презентацию в электронном виде «Моя семья».
Примечание автора: в основу подготовки и проведения урока по теме «Кривая семья» в гуманитарном классе был положен групповой метод работы по исследованию текста. За две недели до урока класс был разделен на три группы, группам были предложены следующие вопросы и задания:
1 группа
Почему сразу после изучения романа М.Е.Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» мы обратились к повести Л.Петрушевской «Время ночь»?
Можно ли назвать повесть Л.Петрушевской «Время ночь» семейной хроникой?
Расскажите о судьбе трех поколений семьи Голубевых: бабе Серафиме, Анне Андриановне, Алене и Андрее.
Что больше всего вас поразило в описании быта, взаимоотношений в семье Голубевых, какие эпизоды потрясли?
В чем, на ваш взгляд, причина трагической разобщенности героев повести?
2 группа
Объясните смысл названия повести «Время ночь»?
Определите жанровые особенности повести «Время ночь»?
Почему Л.Петрушевская обращается к такому жанру как дневник?
Как вы понимаете смысл названия дневника героини «Записки на краю стола»?
Почему семья Анна Андриановны не стала спасением в этом дисгармоничном мире?
3 группа
Речь героев как средство создания художественных образов. Понаблюдайте над речью персонажей, какие фразы, слова используют герои, описывая взаимоотношения в семье, отношения к людям, к миру. Найдите ключевые слова повести.
Как речь характеризует героев?
Какие еще художественные приемы использует Петрушевская (гротеск, сленг, поток сознания, неожиданный конец или, вернее, его отсутствие и т.д.)? Приведите примеры.
На уроке идет обсуждение предложенных вопросов.
Примечание: данный урок можно провести также в 11 классе при изучении современной прозы.
Список литературы
Н.Агишева. Звуки «Му», журнал «Театр», 1988, №9, с.21
С.П.Бавин. Обыкновенные истории (Людмила Петрушевская): Б13.Библиографический очерк. Москва РГБ, 1995.
Н.Иванова. Пройти через отчаяние, журнал «Юность», 1990, №2, с.94.
Т.Касаткина. «Но страшно мне: изменишь облик ты…», журнал «Новый мир», 1996, №4, с.212-219.
А.Куралех. Быт и бытие в прозе Л.Петрушевской, журнал «Литературное обозрение», 1993, №5, с.63-66.
О.Лебедушкина. Книга царств и возможностей, журнал «Дружба народов», 1998, №4, с.199-207.
Л.Панн. Вместо интервью, или опыт чтения прозы Людмилы Петрушевской вдали от литературной жизни метрополии, журнал «Звезда», 1994, №5, с.197-201
Л.Петрушевская. Собрание сочинений, т.т.1,2, Москва, 1996.
М.Ремизова. Теория катастроф или несколько слов в защиту ночи, литературная газета, 1996, №11, с.4.
О.Славникова. Петрушевская и пустота, журнал «Вопросы литературы», 2000, №2, с.47-61.
Людмила Петрушевская
Время ночь
Мне позвонили, и женский голос сказал: - Извините за беспокойство, но тут после мамы, - она помолчала, - после мамы остались рукописи. Я думала, может, вы прочтете. Она была поэт. Конечно, я понимаю, вы заняты. Много работы? Понимаю. Ну тогда извините.
Через две недели пришла в конверте рукопись, пыльная папка со множеством исписанных листов, школьных тетрадей, даже бланков телеграмм. Подзаголовок «Записки на краю стола». Ни обратного адреса, ни фамилии.
Он не ведает, что в гостях нельзя жадно кидаться к подзеркальнику и цапать все, вазочки, статуэтки, флакончики и особенно коробочки с бижутерией. Нельзя за столом просить дать еще. Он, придя в чужой дом, шарит всюду, дитя голода, находит где-то на полу заехавший под кровать автомобильчик и считает, что это его находка, счастлив, прижимает к груди, сияет и сообщает хозяйке, что вот он что себе нашел, а где - заехал под кровать! А моя приятельница Маша, это ее внук закатил под кровать ее же подарок, американскую машинку, и забыл, она, Маша, по тревоге выкатывается из кухни, у ее внука Дениски и моего Тимочки дикий конфликт. Хорошая послевоенная квартира, мы пришли подзанять до пенсии, они все уже выплывали из кухни с маслеными ртами, облизываясь, и Маше пришлось вернуться ради нас на ту же кухню и раздумывать, что без ущерба нам дать. Значит так, Денис вырывает автомобильчик, но этот вцепился пальчиками в несчастную игрушку, а у Дениса этих автомобилей просто выставка, вереницы, ему девять лет, здоровая каланча. Я отрываю Тиму от Дениса с его машинкой, Тимочка озлоблен, но ведь нас сюда больше не пустят, Маша и так размышляла, увидев меня в дверной глазок! В результате веду его в ванную умываться ослабевшего от слез, истерика в чужом доме! Нас не любят поэтому, из-за Тимочки. Я-то веду себя как английская королева, ото всего отказываюсь, от чего ото всего: чай с сухариками и с сахаром! Я пью их чай только со своим принесенным хлебом, отщипываю из пакета невольно, ибо муки голода за чужим столом невыносимы, Тима же налег на сухарики и спрашивает, а можно с маслицем (на столе забыта масленка). «А тебе?» - спрашивает Маша, но мне важно накормить Тимофея: нет, спасибо, помажь потолще Тимочке, хочешь, Тима, еще? Ловлю косые взгляды Дениски, стоящего в дверях, не говоря уже об ушедшем на лестницу курить зяте Владимире и его жене Оксане, которая приходит тут же на кухню, прекрасно зная мою боль, и прямо при Тиме говорит (а сама прекрасно выглядит), говорит:
А что, тетя Аня (это я), ходит к вам Алена? Тимочка, твоя мама тебя навещает?
Что ты, Дунечка (это у нее детское прозвище), Дуняша, разве я тебе не говорила. Алена болеет, у нее постоянно грудница.
Грудница??? - (И чуть было не типа того, что от кого ж это у нее грудница, от чьего такого молока?)
И я быстро, прихватив несколько еще сухарей, хорошие сливочные сухари, веду вон из кухни Тиму смотреть телевизор в большую комнату, идем-идем, скоро «Спокойной ночи», хотя по меньшей мере осталось полчаса до этого.
Но она идет за нами и говорит, что можно заявить на работу Алены, что мать бросила ребенка на произвол судьбы. Это я, что ли, произвол судьбы? Интересно.
На какую работу, что ты, Оксаночка, она же сидит с грудным ребенком!
Наконец-то она спрашивает, это, что ли, от того, о котором Алена когда-то ей рассказывала по телефону, что не знала, что так бывает и что так не бывает, и она плачет, проснется и плачет от счастья? От того? Когда Алена просила взаймы на кооператив, но у нас не было, мы меняли машину и ремонт на даче? От этого? Да? Я отвечаю, что не в курсе.
Все эти вопросы задаются с целью, чтобы мы больше к ним не ходили. А ведь они дружили, Дуня и Алена, в детстве, мы отдыхали рядом в Прибалтике, я, молодая, загорелая, с мужем и детьми, и Маша с Дуней, причем Маша оправлялась после жестокой беготни за одним человеком, сделала от него аборт, а он остался с семьей, не отказавшись ни от чего, ни от манекенщицы Томика, ни от ленинградской Туси, они все были известны Маше, а я подлила масла в огонь: поскольку была знакома и с еще одной женщиной из ВГИКа, которая славна была широкими бедрами и тем, что потом вышла замуж, но ей на дом пришла повестка из кожно-венерологического диспансера, что она пропустила очередное вливание по поводу гонореи, и вот с этой-то женщиной он порывал из окна своей «Волги», а она, тогда еще студентка, бежала следом за машиной и плакала, тогда он из окна ей кинул конверт, а в конверте (она остановилась поднять) были доллары, но немного. Он был профессор по ленинской теме. А Маша осталась при Дуне, и мы с моим мужем ее развлекали, она томно ходила с нами в кабак, увешанный сетями, на станции Майори, и мы за нее платили, однова живем, несмотря на ее серьги с сапфирами. А она на мой пластмассовый браслетик простой современной формы 1 рубль 20 копеек чешский сказала: «Это кольцо для салфетки?» - «Да», - сказала я и надела его на руку.
А время прошло, я тут не говорю о том, как меня уволили, а говорю о том, что мы на разных уровнях были и будем с этой Машей, и вот ее зять Владимир сидит и смотрит телевизор, вот почему они так агрессивны каждый вечер, потому что сейчас у Дениски будет с отцом борьба за то, чтобы переключить на «Спокойной ночи». Мой же Тимочка видит эту передачу раз в год и говорит Владимиру: «Ну пожалуйста! Ну я вас умоляю!» - и складывает ручки и чуть ли не на колени становится, это он копирует меня, увы. Увы.
Владимир имеет нечто против Тимы, а Денис ему вообще надоел как собака, зять, скажу я вам по секрету, явно на исходе, уже тает, отсюда Оксанина ядовитость. Зять тоже аспирант по ленинской теме, эта тема липнет к данной семье, хотя сама Маша издает все что угодно, редактор редакции календарей, где и мне давала подзаработать томно и высокомерно, хотя это я ее выручила, быстро намарав статью о двухсотлетии Минского тракторного завода, но она мне выписала гонорар даже неожиданно маленький, видимо, я незаметно для себя выступила с кем-нибудь в соавторстве, с главным технологом завода, так у них полагается, потому что нужна компетентность. Ну а потом было так тяжело, что она мне сказала ближайшие пять лет там не появляться, была какая-то реплика, что какое же может быть двухсотлетие тракторного, в тысяча семьсот каком же году был выпущен (сошел с конвейера) первый русский трактор?
Что касается зятя Владимира, то в описываемый момент Владимир смотрит телевизор с красными ушами, на этот раз какой-то важный матч. Типичный анекдот! Денис плачет, разинул рот, сел на пол. Тимка лезет его выручать к телевизору и, неумелый, куда-то вслепую тычет пальцем, телевизор гаснет, зять вскакивает с воплем, но я тут как тут на все готовая, Владимир прется на кухню за женой и тещей, сам не пресек, слава Богу, спасибо, опомнился, не тронул брошенного ребенка. Но уже Денис отогнал всполошенного Тиму, включил что где надо, и уже они сидят, мирно смотрят мультфильм, причем Тима хохочет с особенным желанием.
