Глава десятая

НАД ПРАХОМ СИМВОЛИЗМА

«Творимая легенда»: прекрасная неудача. - Взмахи чертовых качелей. - Лекция об искусстве. - Возвращение в провинцию, новый взгляд. - Роман «Слаще яда»

Подчиняясь традиции русской литературы, в которой большой писатель - это прежде всего романист, Сологуб, когда понимал, что близок к завершению одного крупного текста, вскоре начинал другой. «Тяжелые сны», «Мелкий бес» и, наконец, «Творимая легенда» - наиболее известные романы писателя, идеи и образы которых на протяжении десятилетий служили фоном для его поэзии, малой прозы, драматургии. Трилогия «Творимая легенда», или «Навьи чары», как ее сначала назвал Сологуб, выходила в свет в альманахах и сборниках по частям, с 1907 по 1913 год. Под названием «Творимая легенда» доработанный роман был напечатан в собрании сочинений Сологуба в 1914 году. Это была запоздалая попытка создания символистского романа, пришедшаяся на закат направления, а кроме того, для нее автор не смог найти достаточно долгого дыхания, которое отвечало бы широте замысла.

Предыдущий его роман - начатый в провинции «Мелкий бес» - имел преобладающе темный колорит, в частности, потому, что его герои были чужды творческим порывам. С переездом в Петербург и началом литературной карьеры Сологуб пытается найти для своей палитры новый баланс красок. «Творимая легенда» - это гимн преображающему началу в человеке. И хотя по сравнению с предыдущим романом структура нового текста казалась критикам невыдержанной, рыхлой, только она позволила писателю воплотить слияние миров: здешнего, бытового - и волшебного, потустороннего. Драма Сологуба была в том, что именно роман о творчестве получился у него по форме вовсе не совершенным. Подобно Гоголю, он достиг вершин, описывая темные стороны жизни, и остановился перед светлыми. К счастью, эта драма не переросла для Сологуба в трагедию, тьма устраивала его как среда обитания.

Первый роман трилогии, «Капли крови», начал выходить в тот же год, когда был опубликован отдельным изданием победоносный «Мелкий бес», и в оторванности от иных частей приводил публику в совершенное недоумение. Фантастика и социальная проблематика соединялись в нем в неожиданных пропорциях. Действие происходило в предреволюционной России 1905 года в городе Скородоже. Главные герои этой сюжетной линии - маг, поэт Георгий Триродов, уже около года живущий в городе, и гордая красавица Елисавета Рамеева. В своем поместье, больше похожем на средневековый замок с подземными переходами и высокими башнями, Триродов разместил школу для сирот, в которой завел подчеркнуто свободные порядки: ученики и учительницы (некоторые из педагогов имели в прошлом тяжелые, скандальные истории) ходили обнаженными; уроки естествознания проводились на природе; дети не подозревали об обычае ломать шапку перед начальством. Так обитатели школы спасались от города - царства Зверя. Рядом с этими простыми, оживленными и начитанными детьми в поместье Триродова жили и другие дети - бледные, тихие, всегда носившие светлые одежды. Они вызывали особенное недоумение горожан. Множественные, но несправедливые толки о развратности Триродова, его связях с учительницами, об убийствах, лежащих на его совести, настраивали город против него. Участие в революционной деятельности придавало его образу дополнительную таинственность. Для читателя и для любящей героя Елисаветы, но не для горожан образ Триродова постепенно становится яснее. Доносчик и полицейский агент Остров считает, что может шантажировать Триродова его причастностью к убийству Дмитрия Матова - предателя, втершегося когда-то в революционный кружок. Но, как выясняется, Триродов в этой истории вышел за грань человеческого понимания, не умертвив шпиона, а только временно спрессовав его тело с помощью своих познаний в химии.

Вопрос о способности к убийству не раз обсуждается в романе и в творчестве Сологуба в целом. Сомнительные истории лежат грузом на душе практически всех главных героев сологубовских романов. В «Тяжелых снах» Логин берет на себя грех убийства Мотовилова, в «Мелком бесе» Передонов убивает Володина. В «Творимой легенде» Триродов, сам не замешанный в убийстве, испытывает Елисавету, кажется, уже готовую покуситься на жизнь человека. Ближе к финалу трилогии он очерчивает рукой на столбике беседки кнопку, нажав которую, Елисавета, по его словам, ускорит смерть вице-губернатора. Но та опускает руку, ощутив, что ей не дается даже такой, по-видимому легкий, способ убийства.

Вопрос о моральности героев и темных сторонах их психики в этом романе особенно интересен, поскольку изысканный поэт Триродов весьма близок к автору и в своей лирической манере, и по характеру жизненных дерзновений. По ходу действия выясняется, что его «тихие дети» - это полуживые, вырытые из могил мальчики и девочки. Но для чего нужны Триродову души невинных, ради чего он спасает их от холода могилы? На протяжении всей первой части это так и остается загадкой, приоткрываемой лишь частично: в Триродове живет многослойная душа. В его доме обитают души «ангелов», а на его столе стоит колба со спрессованным телом негодяя. Слабая сюжетная ниточка пока что обрывается, ведя в никуда, и единственная разгадка сюжетного хода - в том, что Сологуб со своим литературным «кладбищем» детей-самоубийц, как называла критика сборники его рассказов, - это и есть одна из проекций бесконечно дробной души Триродова.

Елисавету, возлюбленную главного героя, иногда волнуют смутные воспоминания об иной жизни. Любовь к платьям простых покроев и желтоватых, радостных оттенков она унаследовала как будто бы от прежней реинкарнации своей души. Подобно тому как в пьесе «Ванька Ключник и паж Жеан» судьбы героев повторяют одна другую, в этом романе каждый персонаж, возможно, является только одним из снов своего альтер эго, живущего на расстоянии многих километров от него. Однажды в видении Елисавете является образ королевы Ортруды, прекрасной властительницы жарких Соединенных Островов. Вместе с героиней читатель переносится в мир второй части трилогии - в королевство нежной Ортруды и ее коварного мужа, принца Танкреда.

Королевство Соединенных Островов, омываемое теплыми волнами, было расположено в Средиземном море. Там жили черноволосые люди с горячими, пылкими сердцами, умеющими сладко любить. Королева обитала в средневековом замке, в котором, как и в особняке Триродова, были скрыты подземный ход и множество других секретов. Вторая часть трилогии, получившая название «Королева Ортруда», оказалась удачнее первой и более цельной, поскольку очерчивала яркий характер главной героини и весь ее путь - от счастливого восшествия на престол до трагической гибели.

«Королева Ортруда» - это роман о любви, и прежде всего о любви к яркой, полной солнца жизни. В образе Ортруды Сологуб увидел и отразил не только идеал женского обаяния, но и образец политического лидера. При этом он воспевал не монархию как политическую систему, а модель благородного поведения представителя власти. Ортруда сочетает вековые традиции своего рода с раскованностью подлинной анархии. Ее не смущают пересуды по поводу того, что она в обнаженном виде танцует на берегу моря, взывает к буре или поклоняется Светозарному - своему собственному свободному божеству, отличному от бога, к которому возносит молитвы лицемерная церковь ее родины.

Но с годами на светлом пути молодой королевы Ортруды появляется всё больше «противочувствий». Слово, заимствованное Сологубом из стихов и писем к нему Вячеслава Иванова, ярко определяло путь королевы - «высокий и скорбный». Страстно любимый ею принц Танкред оказывается не только неверным мужем, но и государственным изменником, желающим присвоить себе трон Соединенных Островов. Горячее жало вонзается в сердце королевы, царственно гордой и стойкой перед лицом предательства.

Как ни странно, в отражении банального сюжета любовной измены Сологуб оказался до некоторой степени новатором. В русской классической литературе этот сюжет был многократно показан с позиции героя, совершающего измену, но не с позиции того, кому изменили. Любимые героини русских писателей - Анна Каренина и Наташа Ростова у Толстого, Катерина у Островского - безусловно, описаны более сочувственно, чем жертвы их предательства. Федор Сологуб, во многом выделяющийся из русской литературной традиции, был одним из немногих наших писателей, которые не стеснялись быть обидчивыми и демонстрировать это в своих произведениях. Он не считал человеческую ранимость мелочностью и слабостью. Вероятно, для русской культуры с ее мифом о широте души русского человека любые страдания, причиненные возлюбленным, - предмет чересчур приземленный и не стоящий описания. Может быть, только на условном «иностранном» материале о жизни королевы Ортруды и мог возникнуть такой конфликт.

Несмотря на язву, гнездящуюся в ее сердце, героиня этого романа - одна из главных претенденток на идеально светлый образ в творчестве Сологуба. Она играет как дитя и находит в создавшейся ситуации тот же выход, что и дети-герои в сологубовских рассказах. Только смерть верна до конца, понимает королева, и стремительно приближается к концу своего пути. Для нее больше нет смысла хранить верность супругу и свою жизнь ради процветания короны. Перед тем как отдаться юному пажу Астольфу, королева приказывает ему убить графиню Маргариту Камаи. Маргарита - лишь одна из многочисленных любовниц Танкреда, но именно она из мести открыла Ортруде глаза на предательства принца. Руки Ортруды отныне запачканы кровью, но разве не вольны монархи распоряжаться жизнями своих подданных? Недаром же на Островах известна легенда о королеве Джиневре, которая когда-то собственноручно вырезала сердце из груди неверного супруга. Однако на голову прекрасной Ортруды обрушивается проклятие, с этих пор погибают или вплотную подходят к гибели все, кого она имела несчастье полюбить и приблизить к себе.

Тем временем на острове Драгонера - одном из островов королевства - дымится вулкан, предвещая скорую катастрофу. Рабочие готовят вооруженное восстание, принц Танкред строит планы по свержению собственной жены. Любовный сюжет в этом романе пересекается с увлекательной политической интригой, напоминающей современность автора и его героя - Триродова. Действие происходит в переходный исторический период сродни началу XX века в русской истории. В столице Соединенных Островов, городе Пальме, появилось множество религиозных сект, в воздухе повисло как будто электрическое напряжение. Не только общественная, но и частная, семейная жизнь стала драматичной. Появилось множество поэтов, чрезвычайно самовлюбленных, но обреченных на то, чтобы через несколько лет быть забытыми. Сологуб, изнутри воспринимавший Серебряный век, завуалированно иронизировал над славой своих собратьев по перу, и, таким образом, возникала обратная проекция: королевство Ортруды было сном русской девушки Елисаветы, но и наша реальность предреволюционных лет становилась для автора зыбким маревом.

Королеве Ортруде и принцу Танкреду временами кажется, что их жизнь могла бы протекать в далекой и дикой России, на берегах широких рек. Таким образом, вероломный Танкред становится еще одним, темным альтер эго автора и героя. Но переселение душ для него - всего лишь байка, с помощью которой удобно соблазнять очередную простушку. «Моя первая любовь! Как давно это было! - рассказывает он юной Имогене Мелладо. - Она умерла… но я знал, что ее чистая душа переселилась в девочку, рожденную в час ее тихой кончины, в девочку, родившуюся на этом блаженном берегу… И когда я увидел тебя, о Имогена, тебя на этом берегу моих сладких снов, пророческих снов, я понял, что это - ты, что в тебя переселилась ее чистая, светлая душа».

Тем временем вулкан на острове Драгонера дымится всё сильнее. Различные политические партии, оппозиция и власть, пытаются извлечь выгоду из надвигающейся катастрофы. Наконец бесстрашная королева Ортруда, потерявшая уже слишком многое, решает сделать всё возможное для спасения своего народа, на который махнуло рукой безвольное правительство, и сама отправляется на опасный остров.

В целом назревшая гроза на островах разряжается благополучнее, чем в России того же времени. Природа своим энергетическим выплеском подавляет часть темной энергии людей. Может быть, так происходит потому, что, как говорил Триродов, силы мертвых, накапливаясь веками, делают природу всё более одушевленной и мудрой. В мире мечты, на южных островах, она делает за человека его злое дело и тем снимает грех с души многих.

Третья часть трилогии, «Дым и пепел», зовет Триродова и Елисавету в путь, в страну Соединенных Островов. Сюжетные линии первой и второй части сплетаются. В третьем романе «Творимой легенды» сложно выделить единый конфликт. Школьное начальство Скородожа собирается закрыть учебное заведение Триродова. Судьба революционного движения в России ненадежна. И вот главный герой, пролетарий по происхождению, решается выдвинуть свою кандидатуру на пост короля Соединенных Островов, чтобы там воплотить свою политическую мечту.

Он и Елисавета пробуют совершить путешествие в мир грез, выпив волшебный напиток и отправившись на планету Ойле. Там их души воплощаются в новых образах и проживают в течение земного мига целую жизнь, лишенную здешних волнений.

Связь Танкреда и Триродова, Ортруды и Елисаветы - не переселение душ в классическом понимании. Эти персонажи живут в одном времени, Триродов читает средиземноморские газеты и собирается вместе с Елисаветой прилететь на Соединенные Острова - правда, только после смерти Ортруды и Танкреда. Две реальности совместимы в одном времени, но не в одном пространстве, поскольку для каждой из пар одна страна - настоящая, другая - сон.

В городе Скородоже неистово глумятся над мечтой Триродова стать королем. Закрывая его школу, местное начальство поощряет грубых и жестоких педагогов окрестных учебных заведений. В церковных школах для мальчиков их нещадно бьют, и после обращения с жалобами к высшим духовным чинам ситуация не улучшается. В соседнем монастыре толстые, отъевшиеся монахи не хотят слушать предупреждений Триродова о готовящемся похищении иконы. Наконец, земное воплощение пошлости - Ардальон Передонов, главный герой романа «Мелкий бес», возникает на этих страницах в качестве местного вице-губернатора и пытается отговорить Триродова от его дерзкого выдвижения на пост конституционного монарха иноземной державы.

Елисавете и Триродову больше нечего делать среди этих людей. Душа Елисаветы мечется «от безнадежности к желаниям», и тело барышни качают на качелях «тихие дети» ее суженого. Качели - любимый Сологубом образ, сквозной в его творчестве. В разных произведениях писателя движущей силой душевных перепадов (метафорических качелей) служат разные сущности. В знаменитом стихотворении «Чертовы качели» душой играет дьявол, в «Творимой легенде» ею управляет светлая грусть полумертвых детей, энергией которых овладели герои, в следующем романе Сологуба «Слаще яда» героиня Шаня, строительница собственной судьбы, одиноко качается на качелях.

Елисавета и Триродов любят математику, как и создавший их автор. При помощи своего возлюбленного Елисавета вникает в изобретенный им механизм прозрачного шара-планеты, на котором герои улетят на Соединенные Острова. Чтобы поднять это устройство в воздух, можно воспользоваться психическими силами отживших, полуживых и живых тел. Последние Триродов умеет вводить в состояние, близкое к гипнотическому. Поэт и его молодая жена покидают Скородож в опасный момент, когда толпа черносотенцев поджигает их усадьбу. В дивной жаркой Пальме Триродова избрали королем, а здесь, в северной и дикой России, злые люди беснуются перед его домом, убивают тех, кто пытался скрыться в замке Триродова, и уродуют трупы.

В финале трилогии южный мир оказывается добрее и проще, хотя главные герои в нем порочнее - но ведь и все эмоции этого мира ярче, поскольку он нереален. Как только воздушный корабль Триродова счастливо прибывает на Острова, повествование обрывается: мечта невоплотима в жизнь.

В целом и по отдельности эти части трилогии были по-своему очаровательны, но очень далеки от художественного совершенства. Оригинальную трактовку романа предложил Михаил Бахтин, в 1920-е годы выступавший с лекциями о русской литературе и в том числе - о творчестве Сологуба. Скорее всего, он читал эти лекции без подготовки, экспромтом, поэтому рукописей ученого не сохранилось. В записях одной из его тогдашних слушательниц читаем: «С точки зрения стиля роман не закончен и закончен не может быть. Дело в том, что есть герои, которых завершить нельзя, потому что в них живет автор. Автор умрет, тогда и завершится жизнь героя… Передонов более далек Сологубу, и поэтому автор смог расстаться с героем и почти закончить роман».

Газетная и журнальная критика проявляла меньше чуткости и не стеснялась в выражениях, рассуждая о трилогии «Творимая легенда». Даже с Александром Измайловым у Федора Кузьмича произошла размолвка из-за этого романа. Редакция «Огонька» требовала от своего критика пародий, и роман Сологуба, который Измайлову сразу не понравился, стиль которого публицист сравнивал с заметками в записной книжке, был подходящим материалом для высмеивания. Таким образом в журнале появилась стихотворная пародия «Дым и жупел». Ей была предпослана цитата из рецензии самого Измайлова: «чудовищное смешение стилей, реального и фантастического». К слову, Зинаида Гиппиус говорила обо всём творчестве Сологуба почти в тех же выражениях, но с прямо противоположной оценкой: «Ведь и в романах у него, и в рассказах, и в стихах - одна черта отличающая: тесное сплетение реального, обыденного, с волшебным. Сказка ходит в жизни, сказка обедает с нами за столом, и не перестает быть сказкой».

В пародии Измайлова был вольно изменен сюжет трилогии, смешаны герой и автор, как будто бы Сологуб, а не Триродов претендовал на некий трон; остров Драгонера, на котором дымился вулкан, назывался Камамбером, как гурманский сыр с плесенью:

Проник во всё ужасный декаданс,

Во всём был стиль сумбурно-сологубный.

Всё потеряло меру и баланс.

И Камамбер, дымяся, звук дал трубный…

Сологуб был очень расстроен, ему казалось, что пародии можно писать только на тексты графоманов и что жизнь, в которой не отличишь друга от врага, не стоит того, чтобы любить ее больше, чем смерть. Измайлову он писал: «А рисунок над вашей статьею! Какая-то пошлейшая харя с моими, однако, чертами, сидящая в непристойной позе - какая-то голая баба с розгами!» «Голая баба с розгами» - это было сказано уже не про портрет Сологуба, а про фигуру одной из героинь, обозначенную художником-карикатуристом на дальнем плане. Сам писатель был изображен в царском облачении, сидящим на куске сыра «Камамбер».

Не только приятели, даже верная Чеботаревская не считала роман удачным. Правда, и тогда, и позже все окружающие признавали, что «Мелких бесов» нельзя создавать постоянно, но Сологуба это не утешало. Он жаловался, что лучший роман обесценивает остальное его творчество: критики только и твердили о том, что ничего лучшего писатель не создал.

Помимо субъективных причин творческой неудачи, существовала еще и атмосфера эпохи. Как бы ни хотел Сологуб выйти за грани времени и пространства, всюду принося принципы символизма, но в 1910-е годы литературная ситуация не способствовала написанию символистского романа, направление постепенно уходило в историю. К концу 1900-х годов закрылись журналы «Весы» и «Золотое руно», прекращались издания «Скорпиона». Почти все наиболее совершенные тексты символистов уже были созданы, инициатива переходила к новым авторам и новым направлениям - акмеизму и футуризму.

Сологубы упорно не хотели в это верить, тем более что для Федора Кузьмича, которого публика долго не хотела признавать, расцвет его творчества поблек слишком быстро. Они с Чеботаревской находили в своем окружении полную поддержку. В декабре 1913 года Брюсов писал Анастасии Николаевне: «Ни в какой „акмеизм“ я, конечно, - как и Вы, - не верю, и ничего серьезного в… притязаниях „акмеистов“ не вижу». Тем не менее он признавал таланты Ахматовой, Гумилева, Городецкого. О других молодых поэтах Брюсов говорил с разочарованием: «Наши футуристы, на которых я возлагал столько надежд, занимаются поношением Пушкина».

Сологуб доходил до открытого конфликта с акмеистами. Сохранилось письмо к нему Мандельштама, датированное 27 апреля 1915 года: «Многоуважаемый Федор Кузьмич! С крайним изумлением прочел я Ваше письмо. В нем Вы говорите о своем намерении держаться подальше от футуристов, акмеистов и к ним примыкающих. Не смея судить о Ваших отношениях к футуристам и „примыкающим“, как акмеист я считаю долгом напомнить Вам следующее: инициатива Вашего отчуждения от акмеистов всецело принадлежала последним. К участию в Цехе поэтов (независимо от Вашего желания) привлечены Вы не были, равно как и к сотрудничеству в журнале „Гиперборей“ и изданию Ваших книг в издательствах: „Цех поэтов“, „Гиперборей“ и „Акмэ“. То же относится к публичным выступлениям акмеистов, как таковым». Тем не менее акмеисты посещали дом Сологуба, Городецкий во многом считал Федора Кузьмича своим учителем.

Судя по воспоминаниям Ирины Одоевцевой, отношения акмеистов с Сологубом омрачались и чисто житейскими недоразумениями. Как-то раз Гумилев и Городецкий пришли к Федору Кузьмичу за стихами для нового альманаха (который, как пишет Одоевцева, так и не появился в печати). Но из-за того, что молодые поэты не могли предложить солидного гонорара, Сологуб отдал им какую-то недоработанную безделицу, хотя буквально перед этим давал гостям читать еще не опубликованные стихи, восхищавшие Гумилева. Акмеисты потом долго потешались над скупостью Сологуба.

Футуристов, всех, кроме Игоря Северянина, Федор Кузьмич называл «неудобочитаемыми» поэтами, глядел на них свысока и был в этом не одинок. Гиппиус презирала футуристов чисто по-человечески и не пускала их к себе в дом. Когда Федор Кузьмич дал свои стихи и переводы для футуристского сборника «Стрелец» (в сборнике также приняли участие Блок, Ремизов, Кузмин), он объяснял, что сделал это после долгих уговоров и что футуристы сами искали случая заручиться его поддержкой. Сологуб в это время вживался в статус мэтра, почтенного «старика». На одном из литературных вечеров, посвященных истории символизма, он председательствовал. Чеботаревская, приглашая на заседание Вячеслава Иванова, включила в повестку, в частности, вопрос о том, что из опыта символизма «экспроприируется» футуристами.

В 1913 году Федор Кузьмич решил заявить во всеуслышание о том, что символизм жив, и отправился в турне по городам России с лекцией «Искусство наших дней». Сначала он путешествовал с супругой и Игорем Северянином, затем - в одиночку. Лекцию задумала и в значительной степени составила Чеботаревская. Старательная ученица мастера и его усердный секретарь, она скомпилировала в развернутый и относительно связный текст все эстетические тезисы Сологуба и близких ему символистов. Лекция получилась длинной и очень рациональной, об искусстве так обычно не говорят. Она начиналась с утверждения, что «искусство наших дней» - это не афиша одного сезона, что «символизм» - не только направление последних двадцати лет, но и вся классическая литература, поскольку произведение, будучи полностью истолкованным, немедленно умирает. Расширяя до предела понятие «нового искусства» и искусства вообще, Сологуб говорил: мы не живые люди, а набор чужих мыслей и мнений, позаимствованных из книг. Жизнь он представлял как «творимую легенду», как борьбу грязной девки Альдонсы и воображаемой прекрасной дамы Дульцинеи. Писатель также противопоставлял мироприемлющую «иронию» смелой «лирике», создающей новую реальность. Подлинное искусство казалось ему демократичным и всеохватным, несущим что-то от варваров и их иррационального духа, который не может быть истолкован и, следовательно, должен быть признан символистским. Демократизм искусства в лекции умело связывался с постоянными темами Сологуба - темами индивидуализма и смерти. Демократическое искусство, говорил он, требует подвига, а величайший подвиг - это жертвование своей жизнью. Наконец, Сологуб утверждал, что солипсизм его поэзии вовсе не эгоистичен, поскольку если «всё во мне», то и боль, и ответственность за всё в мире лежат на творящей личности. Лекцию пронизывало убеждение в возможности творить жизнь, как сказку, преображать мир усилием воли художника.

Но всё это излагалось долго и вяло, бо?льшая часть публики приходила только для того, чтобы поглазеть на Сологуба как на столичную знаменитость. Турне 1913–1914 годов было скорее подтверждением гибели символизма, чем его воскрешением.

Путешествия давались писателю с трудом; возврат в провинцию, пусть и временный, нагонял на него тоску, утешали лишь выручка от лекций да задача несения символизма обществу. За время совместной жизни с Чеботаревской он совсем отвык от холостяцкого образа жизни и отчаянно скучал по супруге. Будучи с лекцией в Курске, писатель нашел дом, где когда-то жила Анастасия Николаевна, его письма жене в это время пропитаны беспокойством за нее, Сологуб просит Чеботаревскую не забывать о приеме таблеток и каждый день высылать телеграммы - хотя бы по одному слову. Местоимение «Тебе» он в этих письмах порой пишет с большой буквы. Как только Федор Кузьмич покидает Петербург, ценность столичных развлечений сразу же возрастает для него, супруге он советует веселиться, ходить в театр. Сам же в это время изучает провинциальные достопримечательности: в Пензе посещает художественный музей, в Вологде - музей изучения севера и домик Петра Великого. Все экспозиции кажутся писателю бедными и скучными.

Отдельным развлечением для Федора Кузьмича был поиск подарков для жены и памятных сувениров для себя. Отчасти разочаровывали его города вроде Кишинева и Саратова, где совсем не было антикваров, но и там, где ему удалось найти старьевщиков, Сологубу трудно было угодить. В Пензе его заинтересовали полдюжины тарелок - но писатель счел их подделкой и не купил. «Взял только дешевенькое колечко, серебряное, камень розовый, днем зеленый, и пару китайских туфель». В первую очередь Сологуб пишет о том, как колечко выглядит вне света Змия. День и ночь для него следуют в обратном порядке, ночь любима, день - опасен. В Вятке Сологуб обрадовался было, что нашел кустарный склад, но там хранились только деревянные изделия, причем неинтересные. «Кружева плетутся в Кукарке, - объяснял он жене, - 130 верст отсюда, но земский склад их почти не имеет, - продают прямо скупщикам. Купил только маленький кусочек кружев на образец, - плохие и дешевые, гораздо хуже вологодских».

Тем временем провинция тепло встречала писателя, зачастую не обращая внимания на содержание его выступления. «Творчество Сологуба - одно из благороднейших явлений нашей литературы», - восхваляла лектора тамбовская пресса. Молодые литераторы мечтали о встрече с ним. Федор Кузьмич, который сам когда-то был таким провинциальным писателем без связей и перспектив, легко шел на контакт. В Вологде к нему приходил молодой поэт Алексей Ганин, с которым Сологуб долго разговаривал. В Воронеже Федор Кузьмич сам разыскал Василия Матвеева - публициста, статьи которого привлекли его внимание в журнале «Дон». Это был 54-летний вдовец, отец шестерых детей, местный учитель пения, живший в «поганенькой» казенной квартирке. Матвеев позже писал Чеботаревской, что визит Сологуба был для него чем-то фантастическим. Сологуб думал пригласить своего протеже в Петербург на литературный диспут, дважды устраивал ему публикации в «Дневниках писателей».

В Саратове Федор Кузьмич стал свидетелем анекдотического случая, который лишний раз уверил его в ничтожности футуристских притязаний. Перед лекцией Сологуба здесь выступали четверо «шалопаев», как их назвал Федор Кузьмич, которые решили весело разыграть публику. Выпустив альманах «Я» и назвавшись «психо-футуристами», затейники из группы «Многоугольник» заинтересовали читателей, о них начали писать саратовские газеты. Но когда им предоставили трибуну для публичной лекции, стилизаторы объявили, что ни в какой футуризм они не верят, что это нелепость, а их книжица - всего лишь мистификация.

Переезжая из города в город, Сологуб заодно успел переделать множество дел. В Пензе он посетил репетиции Нового театра, который ставил «Заложников жизни» в том же помещении, где Федор Кузьмич должен был выступать с лекцией. «Что можно было, подправил, но в целом не так плохо, как можно было ждать для провинции», - писал Сологуб жене. Для танца Лилит выбрали «Лунную сонату». Актер, игравший главного героя Михаила, напоминал исполнителя той же роли из Александрийского театра, «только пошершавее». Вмешательство драматурга в постановку не только не смутило труппу, но польстило ей. В программке потом было обозначено, что спектакль вышел «под личным режиссерством автора Федора Сологуба». Драматург благостно снисходил до труппы: костюмы, декорация, обстановка - всё это казалось ему очень «убогим».

Репутация знаменитого декадента не везде была на руку Сологубу. Так, в Курске и Кишиневе на лекцию, весьма сдержанную по тону, не пустили учащихся, заподозрив Федора Кузьмича (даром что бывшего учителя) в пропаганде разврата. Зато там, где учащиеся были допущены, фигура писателя привлекала к себе особое внимание гимназисток.

В Тамбове устроительство лекции вызвало небольшой скандал. Первоначально выступление предполагалось в Нарышкинской читальне, но как раз в это время в город приехала статс-дама Александра Николаевна Нарышкина, вдова видного деятеля народного просвещения. Идея ей не понравилась, и по настоянию придворной особы выступление Сологуба было наскоро перенесено в другое место. Газеты писали, что проведение лекции могло бы нарушить устав Общества по устройству народных чтений в Тамбовской губернии. Федор Кузьмич в письме жене ерничал по этому поводу: «Нарушение устава, на которое сослался директор народных училищ, состоит в том, что Общество народных чтений в Тамбовской губернии должно преследовать цели религиозно-нравственные. А устроители говорят, что в этой читальне устраивались даже цыганские концерты». В лекции «Искусство наших дней» не содержалось ничего вредного для нравственности. Разве что этику искусства писатель ставил в зависимость от эстетики, но и эта мысль была выражена в тоне, который не мог бы никого оскорбить.

Публика шла на Сологуба охотно, но слушала его в основном рассеянно, газеты отмечали отсутствие у него лекторского таланта, странное для бывшего педагога. Полтавский журналист писал, что цель «дульцинирования» жизни призрачна: «Не украшение нужно нашей жизни, а красота». Но Сологуб плохо чувствовал реакцию аудитории и в целом был доволен своим турне как большим и нужным, пусть и тяжким трудом. Чеботаревскую он просил подготовить выписки для будущих лекций по темам: «Цена жизни и самоубийства», «Дульцинея Некрасова», «О женщине» - последнюю из этих тем писатель считал востребованной в провинции. Однако дальнейшие исторические события заставят его выступать совсем с другими, более актуальными идеями.

Турне Сологуба по провинциальным городам не могло воскресить былой расцвет символизма еще и потому, что литературная практика самого писателя этому не способствовала. После начала публикации частей «Творимой легенды» Федор Кузьмич выпустил еще один крупный текст. Роман «Слаще яда» 1912 года называют возвращением Сологуба к реальности: действительно, фантастика, казалось бы, уходит из его творчества. Однако из быта он по-прежнему творит индивидуальный миф. В отличие от «Творимой легенды», сюжет здесь прост и четок, концы легко сходятся с концами. По своей проблематике «Слаще яда» - скорее не роман, а разросшийся рассказ. Основная мысль здесь столь однозначна, что невольно удивляешься несовпадению сологубовской теории (тезиса из лекции «Искусство наших дней» о том, что, будучи истолкованным, искусство сразу умирает) и практики его письма.

В названии романа снова, как часто происходит у Сологуба (в рассказах «Задор», «Утешение», «Очарование печали»), отражено преобладающее в тексте эмоциональное состояние героя. На сей раз это любовь, которая слаще жизни, слаще яда. Но, как и в «Мелком бесе», в названии, вероятно, заложен оксюморон: яд не может быть истинно сладок, поскольку тот, кто попробует его на вкус, недолго сможет им наслаждаться. Только для Сологуба и его героев яд бывает так притягателен. В этом оксюмороне заключена главная интрига романа. Сологуб рассказывает обыкновенную историю любви юноши и девушки из разных сословий - дворянина Евгения и мещаночки Шани. Для героини это чувство, перерождающее мир, любовь-творчество, без которой немыслима сама жизнь. Но влюбленность оказывается самообманом, уже с начала истории очевидно, что самовлюбленный эгоист Евгений не пара Шане. Верный признак симпатии автора к героине - то, что он дает ей необычное имя, пусть и образованное от общераспространенного «Александра» (скорее всего, по принципу любовного коверканья: Саша - Саня - Шаня). Евгения писатель оставляет с его обычным, земным именем, которое не раз встречалось в русской литературе и от многократного повторения истерлось. Герой по-онегински холоден, но не так благороден, как его литературный предшественник. Только вызов миру и упрямство могут заставлять Шаню преданно любить своего избранника.

С течением времени Евгений почти не меняется, оставаясь достойным сыном своих напыщенных и карикатурно сребролюбивых родителей, а Шаня растет над собой и собственной любовью. Приезжая в большой город за женихом, она читает книги, знакомится с лучшей в городе актрисой Манугиной, учится у нее танцам в стиле почитаемой Сологубом Айседоры Дункан. Пропасть между идеальным образом возлюбленного и реальным жадным, мелочным барчуком больше нельзя не замечать, но Шаня надеется, что любовь в его душе возобладает над семейными чертами характера. Евгений через щелки в стене ресторанного кабинета показывает танец обнаженной Шани своим собутыльникам - а Шаня догадывается об этом, но продолжает творить из него кумира. Он, приезжая в магазин за подарком ей, жалеет денег - а она дарит ему всю себя, хотя родственники в купеческой манере и говорят ей, что невинность - ценный «капитал» для девушки.

Влюбленным приходится таиться от всех, устраивая из своих отношений маскарад. Но, как говорит Манугина, только маскарад - торжество подлинной откровенности, ведь с его помощью мы хотим скрыть от других свои случайные настроения и показать лишь глубокое в нас. Для Сологуба любовь и творчество важнее и правдивее реальности. Может быть, поэтому Манугина, понимая истинное положение вещей (в одном из эпизодов она застает Евгения обсуждающим Шаню со своими товарищами), помогает своей юной подруге перевоплотиться в бедную швею и наняться под чужим именем в дом к Евгению. В духе «Барышни-крестьянки» Сологуб рисует веселое приключение смелой девушки. Но доносчики раскрывают ее тайну - и Шаню с позором выгоняют из дома.

Весь роман построен на контрастах судьбы, которая, как взмахи качелей, то возносит героев, то стремительно роняет их, а может и выкинуть. Безусловно, это «чертовы качели», и раскачивает их дьявол. Эта детская забава - любимый образ Сологуба, уже рассмотренный нами и появившийся у него еще до знаменитого стихотворения об инфернальных испытаниях. В первом же своем сборнике стихов он поместил стихотворение «Качели»:

И покоряясь вдохновенно

Моей судьбы предначертаньям.

Переношусь попеременно

От безнадежности к желаньям.

В романе «Слаще яда» Шаня-подросток при помощи качелей испытывает храбрость своего милого. Позже как на качелях летает сердце Евгения между надеждой и отчаянием, когда он, в мыслях изменив Шане, сватается к ее подруге Марусе Караковой. Качели ставит у себя в саду Шаня, выгнанная родственниками за то, что не соблюла девичью чистоту. Между тем Сологуб устами Маруси говорит о том, что людям необходима новая мораль, которую принесет именно женщина, - не мораль рабов и господ, а мораль товарищей. Когда она возобладает, любовь не будет никого унижать, девка Альдонса и дама Дульцинея сольются воедино для своего возлюбленного.

В романе есть и социальный пафос - автор высмеивает круг общения Евгения, в котором мужиков считают полулюдьми. Но если бы не разница сословий, нашлись бы и иные преграды на пути героев. В финале растоптанная Шаня, потерявшая ребенка, любовь, надежды на брак, готова присоединиться к веренице сологубовских героев-убийц и уже поднимает на Евгения револьвер, но не может преодолеть отвращения к его трусости. Роман кончается ее обмороком или - скорее - смертью, ведь любовь и жизнь для Шани едины.

Этот роман был слишком прост для Сологуба в отличие от «Творимой легенды», которая была чересчур сложна. Но и он стал скорее экспериментом, чем литературным достижением. Оба романа могли обрадовать преданных читателей Сологуба лишь тем, что несли на себе следы очарования его прежней прозы, входили в систему его мыслей и образов. Для Сологуба, как и для всего символизма, подходила пора подведения итогов.

Из книги Снимем, товарищи, шапки! автора Голубов Сергей Николаевич

Глава десятая Шторы в вагоне были спущены. Нестерпимо ярко горели под потолком сильные электрические лампы. Наручники тяготили глупой тяжестью, постоянно возвращая мысль к бедствиям рабства. Но перед самым Берлином все изменилось. Лампы потухли. Молоденький лейтенант,

Из книги Моя жизнь в искусстве автора Станиславский Константин Сергеевич

Линия символизма и импрессионизма Продолжая отзываться на новое, мы отдали дань господствовавшему в то время в литературе символизму и импрессионизму. В. И. Немирович-Данченко разжег в нас если не увлечение Ибсеном, то интерес к нему, и в течение многих лет ставил его

Из книги Лихачев автора Леонтьева Тамара Константиновна

Линия символизма и импрессионизма После слов: «Короче говоря: мы не умели отточить до символа духовный реализм исполняемых произведений».В результате, несмотря на превосходную трактовку пьес режиссером, т. е. Вл. И. Немировичем-Данченко, Ибсен становился в нашем

Из книги Статьи из газеты «Известия» автора Быков Дмитрий Львович

Глава десятая 1 Наладить поточное производство автомобилей и тем самым удешевить их стоимость - вот что стало для Лихачева главной задачей, «особым звеном» после XV съезда партии.Съезд окончился 19 декабря, а уже 21 декабря Г 1927 года Президиум Московского Совета, торопя

Из книги Книга 3. Между двух революций автора Белый Андрей

Из книги Огненная судьба. Повесть о Сергее Лазо автора Кузьмин Николай Павлович

Платформа символизма 1907 года Каждому тезису моей литературной платформы посвящены статьи, выступления, беседы; но она не была мною сжата в параграфы; ее база - теоретические представления о символизме как мировоззрении, не сливаемом с идеализмом, метафизикой,

Из книги Обручев автора Поступальская Мария Ивановна

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Командующему 14-й дивизией. Хабаровск. Наши литературные - секретные агенты Панов и Юрьев работают в желательном направлении. Никакого опасения против больших расходов для достижения наших целей не должно быть. Просимую помощь мы можем всегда оказывать,

Из книги Тайный русский календарь. Главные даты автора Быков Дмитрий Львович

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Среди рассеянной Москвы... Пушкин Когда-то Григорий Николаевич рассказывал, как Бакунин помог ему... Сам Потанин немало помогал Обручеву на первых порах работы в Сибири, помогал и советами и примером. Так оно и идет... Если каждый знающий и ученый поможет

Из книги Серый - цвет надежды автора Ратушинская Ирина Борисовна

29 августа. Родился Морис Метерлинк (1862) Вперед, к победе символизма! 29 августа 1862 года в Генте родился Морис Метерлинк, нобелевский лауреат 1911 года, прозванный в критике «бельгийским Шекспиром». Сорок пять лет спустя он передал Станиславскому право на первую постановку

Из книги Что глаза мои видели. Том 1. В детстве автора Карабчевский Николай Платонович

Глава десятая В шесть утра - подъем. Это значит - придут дежурнячки нас пересчитывать (не сбежал ли кто?) и заодно смотреть, не лежит ли кто в постели. У обычных зэков пересчет происходит на построении: выстраивают всех, независимо от погоды, и не спеша считают - пока не

Из книги Павел Федотов автора Кузнецов Эраст

Глава десятая Год, в который я пользовался наибольшей свободой, так как Марфа Мартемьяновна при нас больше не состояла, а гувернантка еще не приехала, я запомнил хорошо; с него и повел летосчисление.Как сейчас помню первый рождественский сочельник, в который я впервые

Из книги Владимир Яхонтов автора Крымова Наталья Анатольевна

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Если и верно, что человек, предчувствуя скорую кончину, умножает усилия, торопясь сделать как можно больше, то это, быть может, более всего относится к Федотову - к последнему году его жизни (или полутора - кто сейчас разберется в календаре его лихорадочных

Из книги В орбите войны; Записки советского корреспондента за рубежом 1939-1945 годы автора Краминов Даниил Федорович

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ В книге Яхонтова спектаклю «Настасья Филипповна» отведено пять страниц. Лаконизм книги, как уже было отмечено, нередко служит предостережением: стоп, здесь скрыто существенное. Оно поистине скрыто - то в краткости, то в витиеватых авторских отступлениях. В

Из книги автора

Глава десятая 1– Джентльмены! – торжественно объявил он, едва корреспонденты уселись за маленькие ученические столики – Вы хотели большого сражения, джентльмены, и вы будете свидетелями большого сражения. Генерал (Монтгомери – Д.К.) решил, что пришло время вырваться с

Представителем старшего поколения символистов был Ф. К. Сологуб (псевдоним Федора Кузьмича Тетерникова) (1863-1927), сын портного и крестьянки. Пройдя сложный жизненный путь, испытав все превратности судьбы (ранняя смерть отца, тяже-лые будни сельского учителя, самоубийство жены, безответная лю-бовь к молодой женщине уже в зрелые годы), Ф. Сологуб предпочи-тал одиночество. Поэт стремится уйти от реальности в мир творимой им самим легенды, серая обыденность тяготит художни-ка. Наиболее полное представление о поэзии Ф. К. Сологуба дает сборник «Пламенный круг» (1908), в котором собраны лучшие сти-хотворения из семи предыдущих книг поэта и также ранее не пуб-ликовавшиеся. Высоко ценя поэзию Ф. Сологуба, А.А. Блок писал: «Предмет его поэзии скорее душа, преломляющая в себе мир, а не мир, преломленный в душе». Основные мотивы сологубовской по-эзии — борьба фантазии, мечты с реальностью. Поэт-символист воспевает смерть, как избавительницу от земных невзгод, провоз-глашает грустные, меланхолические чувства. Поэзия Федора Соло-губа окрашена в глубоко пессимистические тона:

Тружусь, как раб, а для свободы Зову я ночь, покой и тьму. («Я — бог таинственного мира…»)

Ведущими образами сологубовской поэзии становятся символы ночи, покоя, тьмы, которые заклинает и призывает поэт. Особую значимость имеет образ-символ смерти:

Смерть шатается на свете И махает, словно плетью, Уплетенной туго сетью Возле каждой головы. («Живы дети, только дети…»)

Символист воспевает смерть как освободительницу от чар пошло-сти, обыденности. Гнусной действительности он противопоставляет созданную легенду, стараясь уйти от нелепой и дикой жизни:

Кто-то зовет в тишине: «Брат мой, приблизься ко мне! Легче вдвоем, Если не сможешь идти, Вместе умрем на пути, Вместе умрем!» («В поле не видно ни зги…»)

Пытаясь освободиться «от оков повседневности», поэт создает об-раз-символ «земли Ойле», где «в сиянье ясного Майра, все цветет, все радостно поет». Ф.К. Сологуб пишет стихотворения в доступной для читателя форме, не экспериментируя ни с рифмой, ни с разме-ром, предпочитая четкую лирическую композицию. Само поэтиче-ское слово, считал Ф. Сологуб, «средство убеждения и очарования». Свое предназначение поэт видит в вознаграждении после смерти, когда творец будет прощен и попадет в рай, так как его голос «воль-ется благовонным дымом в благоуханье райских трав»: Материал с сайта

Когда меня у входа в Парадиз Суровый Петр, гремя ключами, спросит: «Что сделал ты?» — меня он вниз Железным посохом не сбросит. Скажу: «Слагал романы и стихи, И утешал, но и вводил в соблазны, И вообще мои грехи, Апостол Петр, многообразны. Но я — поэт». И улыбнется он, И разорвет грехов рукописанье, И смело в рай войду, прощен, Внимать святое ликованье. («Я испытал превратности судеб…»)

По свидетельству критиков, поэзия Ф. Сологуба не эволюциони-рует, оставаясь неизменной на протяжении всего творческого пути. Свою жизнь, которая кончилась 5 декабря 1927 года, Сологуб счи-тал не первой и не последней. Она представлялась ему в нескон-чаемой цепи преображений. Меняются обличья, но неизменное Я всегда сохраняется: «Ибо все и во всем — Я, и только Я, нет иного, и не было, и не будет».

Что мне мир! Он осудит
иль хвалой оскорбит.
Тёмный путь мой пребудет
нелюдим и сокрыт.

В его поэзии какая-то вечная и мучительная загадка. В ней есть дивная музыка, секрет которой разгадать никому не дано.

Я — бог таинственного мира,
Весь мир в одних моих мечтах.
Не сотворю себе кумира
Ни на земле, ни в небесах.

Моей божественной природы
Я не открою никому.
Тружусь, как раб, а для свободы
Зову я ночь, покой и тьму.

Поэт, прозаик, драматург, публицист, Фёдор Сологуб более чем за 40 лет творческой деятельности оставил обширное литературное наследие, насчитывающее десятки томов. Он оказал значительное влияние на современников. С большим уважением и симпатией относилась к его творчеству А. Ахматова. С. Городецкий считал себя его учеником. О. Мандельштам писал: «Для людей моего поколения Сологуб был легендой уже 20 лет назад. Мы спрашивали себя: «Кто этот человек, чей старческий голос звучит с такой бессмертной силой? »
Из воспоминаниях Г. Чулкова : "Сологубу можно было тогда дать лет пятьдесят и более. Впрочем, он был один из тех, чей возраст определялся не десятилетиями, а по крайней мере тысячелетиями -- такая давняя человеческая мудрость светилась в его иронических глазах".

Зинаида Гиппиус : «В лице, в глазах с тяжёлыми веками, во всей мешковатой фигуре — спокойствие до неподвижности. Человек, который никогда, ни при каких условиях, не мог бы «суетиться». Молчание к нему удивительно шло. Когда он говорил — это было несколько внятных слов, сказанных голосом очень ровным, почти монотонным, без тени торопливости. Его речь — такая же спокойная непроницаемость, как и молчание. Таким он и остался в памяти многих: «непроницаемо-спокойный, скупой на слова, подчас зло, без улыбки, остроумный. Всегда немножко волшебник и колдун».

Кухаркин сын

Настоящая фамилия Сологуба была Тетерников , но в редакции, куда он отнес первые свои произведения, ему посоветовали придумать псевдоним.
-- Неудобно музе увенчать лаврами голову Тетерникова.

И тут же придумали более «благозвучное имя» -- Федор Сологуб . С одним "л", чтобы не путали с писателем-графом В. Соллогубом .
По своим родовым корням Ф. Сологуб не похож на остальных корифеев символизма, вышедших преимущественно из обеспеченных социальных слоёв. Детство Фёдора Тетерникова прошло там, где были взращены многие герои любимого им Достоевского — на самом дне жизни. Он был из «кухаркиных детей» в буквальном смысле слова.

Родился сын у бедняка.
В избу вошла старуха злая.
Тряслась костлявая рука,
Седые космы разбирая.

За повитухиной спиной
Старуха к мальчику тянулась
И вдруг уродливой рукой
Слегка щеки его коснулась.

Шепча невнятные слова,
Она ушла, стуча клюкою.
Никто не понял колдовства.
Прошли года своей чредою,-

Сбылось веленье тайных слов:
На свете встретил он печали,
А счастье, радость и любовь
От знака темного бежали.

(«Судьба»)

Родился он 1 марта (по старому стилю - 17 февраля) 1863 года в Петербурге в семье портного, в прошлом крепостного крестьянина. В четыре года лишился отца, умершего от чахотки, и воспитывался матерью, оставшейся вдовой с двумя детьми.

Татьяна Семеновна Тетерникова (1832-1894), мать писателя. 1890-е годы

Рос Фёдор в крайней бедности, испытал много трудностей и унижений. В богатом доме хозяйки, у которой служила его мать, он улавливал какие-то обрывочные знания, зачатки культуры, часто бывал в театре, но учил уроки в отгороженном шкафом углу передней, спал в кухне на сундуке. Мучительная атмосфера «двойной жизни» между господами и прислугой во многом определила характер будущего поэта. С одной стороны Фёдор и его сестра были почти воспитанниками в семье коллежского асессора, где было принято музицировать, посещать театры, оперу, но вместе с тем дети служанки строго должны были знать своё место.

Мать трудилась в поте лица, вымещая на детях усталость и раздражение. Она была очень сурова с ними, наказывала за малейшую провинность, била, секла розгами. Герой самых первых стихотворений Сологуба — босоногий поротый мальчик: «Словно мальчик, быстро пчёлами// весь облепленный, кричит -// стонет сердце под уколами// злых и мелочных обид ». Стихи рождались как плач в ответ на оскорбления и обиды:

"Хнык, хнык, хнык!" -
Хныкать маленький привык.

Прошлый раз тебя я видел,-
Ты был горд,
Кто ж теперь тебя обидел,
Бог иль черт?

"Хнык, хнык, хнык! -
Хныкать маленький привык.-

Ах, куда, куда ни скочишь,
Всюду ложь.
Поневоле, хоть не хочешь,
Заревешь.

Хнык, хнык, хнык!" -
Хныкать маленький привык...

Ф. Сологуб в детстве

О переживаниях детства можно судить по тону и настрою его произведений, по судьбам героев-детей, и, видимо, в беседах с близкими людьми прорывалось что-то такое, что заставило А. Белого произнести страшные слова после одного из таких рассказов: «У меня было чувство, что меня обваривают кипятком... это такой ужас, о котором лучше не думать».

Кто это возле меня засмеялся так тихо?
Лихо мое, одноглазое, дикое Лихо!
Лихо ко мне привязалось давно, с колыбели,
Лихо стояло и возле крестильной купели,
Лихо за мною идет неотступною тенью,
Лихо уложит меня и в могилу.
Лихо ужасное, враг и любви и забвенью,
Кто тебе дал эту силу?

Лихо ко мне прижимается, шепчет мне тихо:
"Я - бесталанное, всеми гонимое Лихо!
В чьем бы дому для себя уголок ни нашло я,
Всяк меня гонит, не зная минуты покоя.
Только тебе побороться со мной недосужно,-
Странно мечтая, стремишься ты к мукам,
Вот почему я с твоею душою так дружно,
Как отголосок со звуком".

В "медвежьих углах"

В те времена «выйти в люди» человеку такого происхождения было нелегко. Должно быть, нелегко это далось и Фёдору Сологубу. Но он выбрался, получил высшее образование, стал учителем. 25 лет он учительствовал в уездных городах, самых отдалённых глухих углах: Крестцах, Великих Луках, Вытегре . Отсюда знание Сологубом провинциальной жизни.

Как много снегу намело!
Домов не видно за буграми.
Зато от снега здесь светло,
А осенью темно, как в яме.

Тоска и слякоть, хоть завыть, —
Недаром Вытегрой зовётся, —
Иль в карты дуться, водку пить,
Коль грош в кармане заведётся.

Вытегра. 1810-1910 годы

Бедность была такова, что Сологуб, будучи учителем, просил разрешения у начальства ходить на занятия босым — не на что было купить обувь.

Ф. Сологуб. 1880-е годы

В поселке Крестцы сохранилось здание городского 3-х классного училища, в настоящее время там располагается школа №1.

Поэт, прозаик, драматург серебряного века, Федор Сологуб (Тетерников) преподавал здесь математику.
Сохранился также дом, где жил Сологуб.

Крестцы в это время, как писала А.Чеботаревская , «представляли собою подлинный тип «медвежьего угла», где из каждого дома видно поле, в тёмные вечера ходят по улицам с собственными фонарями, рискуя утонуть в невылазной грязи, а колбасу и консервы лавочники получают один раз в год».

Крестцы в 20-е годы

Крестцы в наши дни

Кошмарная жизнь провинциальных уездных городов с их нищетой, пьянством, серостью и дикостью, впечатления от всего этого легли потом в основу романов Сологуба «Тяжёлые дни » и «Мелкий бес ». Причём он там, по его словам, значительно смягчил краски («были факты, которым всё равно никто бы не поверил, если б их описать»).
Там Сологуб и начал писать стихи, рассылая их по столичным редакциям с затаённой надеждой и мечтой вырваться из этого захолустья.

Порой повеет запах странный,-
Его причины не понять,-
Давно померкший, день туманный
Переживается опять.

Как встарь, опять печально всходишь
На обветшалое крыльцо,
Засов скрипучий вновь отводишь,
Вращая ржавое кольцо,-

И видишь тесные покои,
Где половицы чуть скрипят,
Где отсырелые обои
В углах тихонько шелестят,

Где скучный маятник маячит,
Внимая скучным, злым речам,
Где кто-то молится да плачет,
Так долго плачет по ночам.

Магия музыки слова

Гармония, музыка сологубовского стиха роднит его с наиболее «музыкальным» поэтом А. Фетом . «Я не знаю никого среди современных русских поэтов, чьи стихи были бы ближе к музыке, чем стихи Сологуба , - писал Лев Шестов . - Даже тогда, когда он рассказывал самые ужасные вещи — про палача, про воющую собаку, - стихи его полны таинственной и волнующей мелодии. Как можно петь про собачий вой, как можно воспевать палача? Не знаю, это тайна Сологуба, даже, может быть, не самого Сологуба, а его странной Музы ».

Все эти ваши слова
Мне уж давно надоели.
Только б небес синева,
Шумные волны да ели,

Только бы льнула к ногам
Пена волны одичалой,
Сладко шепча берегам
Сказки любви небывалой.

Какая-то магия в каждой вещи Сологуба, даже заведомо слабой. И. Эренбург писал: «Сологуб познал высшую тайну поэзии — музыку. Не бальмонтовскую музыкальность, но трепет ритма».

День туманный
Настает,
Мой желанный не идет.
Мгла вокруг.
На пороге
Я стою,
Вся в тревоге,
И пою.
Где ж мой друг?

Холод веет,
Сад мой пуст,
Сиротеет
Каждый куст.
Скучно мне.
Распрощался
Ты легко
И умчался
Далеко
На коне.

По дороге
Я гляжу,
Вся в тревоге,
Вся дрожу, —
Милый мой!
Долго стану
Слезы лить,
В сердце рану
Бередить, —
Бог с тобой!

Шопенгауэр из подполья

Лирический герой поэзии Сологуба — это во многом маленький человек Гоголя, Пушкина, Достоевского, Чехова . Огромный личный опыт подавления человеческой личности будущего великого писателя позволил ему воплотить личные страдания в метафизический облик униженного и оскорблённого народа.

Всё дано мне в преизбытке,-
Утомление труда,
Ожиданий злые пытки,
Голод, холод и беда.

Деготь ярых поношений,
Строгой славы горький мед,
Яд безумных искушений,
И отчаяния лед,

И - венец воспоминанья,
Кубок, выпитый до дна,-
Незабвенных уст лобзанья,-
Всё, лишь радостъ не дана.

Сологуб абсолютизировал личные страдания, возводя их к страданиям человечества, придавая им некий космический характер. Один из критиков сказал о нём: «Это какой-то русский Шопенгауэр, вышедший из удушливого подвала ». Открытые Достоевским трагизм и уродливость человека из подполья лирически раскрылись в поэзии Сологуба. Недаром на Западе его воспринимали наследником Достоевского .

Как бессвязный рассказ идиота,
Надоедлива жизнь и темна.
Ожидаю напрасно чего-то, -
Безответна ее глубина.

Перепутаны странно дороги.
А зачем-то куда-то бреду.
Предо мною в багряном бреду
Терема золотые, чертоги.

В 1892 году Сологуб переезжает в Петербург , там получает место учителя математики, а затем становится инспектором Андреевского училища и членом Петербургского училищного совета.

Нетипичный символист

В Петербурге Тетерников знакомится с поэтом и философом Николаем Минским, секретарём журнала «Северный вестник » и становится сотрудником этого журнала. Минский вводит его в круг «старших символистов»: З. Гиппиус, Д. Мережковского, К. Бальмонта .

Сологуб становится представителем и пропагандистом этого направления в поэзии. Однако в его творчестве было и нечто, отличающее его от классического символизма: ирония, сарказм — это то, что выламывало музу Сологуба из этих канонических рамок.

Тогда насмешливый мой гений
Подсказывал немало мне
Непоэтических сравнений.
Я в поле вышел при луне, —

На мякоть зрелого арбуза
Похожа красная луна,
А иногда и жабы пузо
Напоминала мне она. -

эти сравнения явно были не из лексикона символистов. Или вот, например, стихотворение «Объявления »:

Нужны врачи и фельдшера, —
Так объявляют все газеты, —
Нужны портные-мастера.
А вот кому нужны поэты?

Где объявление найдёшь:
«Поэта приглашаем на дом
Затем, что стало невтерпёж
Обычным объясняться складом,

И мы хотим красивых слов,
И души в плен отдать готовы!»
«Купить имение готов».
«Нужны молочные коровы».

Или вот совершенно изумительное стихотворение из цикла «Свирель »:

«Бойся, дочка, стрел Амура.
Эти стрелы жал больней.
Он увидит, — ходит дура,
Метит прямо в сердце ей.

Умных девушек не тронет,
Далеко их обойдёт,
Только глупых в сети гонит
И к погибели влечёт».

Лиза к матери прижалась,
Слёзы в три ручья лия,
И, краснея, ей призналась:
«Мама, мама, дура я!..»

Так что Фёдор Сологуб был не совсем обычным символистом. Его поэтическое творчество не исчерпывается репутацией воинствующего декадента и эстета, оно сложнее, богаче и значительнее. В его эстетических принципах главным было требование «внешней простоты», общепонятности и прозрачности искусства. Это отмечал и Блок , подчёркивая «простоту, строгость и отсутствие какой бы то ни было пряности и мишуры », отличавшую тогда символистскую поэзию.

В поле не видно ни зги.
Кто-то зовет: "Помоги!"
Что я могу?
Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал,
Как помогу?

Кто-то зовет в тишине:
"Брат мой, приблизься ко мне!
Легче вдвоем.
Если не сможем идти,
Вместе умрем на пути,
Вместе умрем!"

К. Чуковский писал, что впервые прочёл этот стих «ещё мальчиком»:

«Меня поразила аскетическая простота этих строк. Ни одного эпитета, ни единой метафоры, никакого щегольства перезвонами, никакого красноречия, никаких патетических жестов, словесных орнаментов, нищенски бедный словарь - но в этом отсутствии всяких эффектов и заключался сильнейший эффект: чем безыскусственнее была форма этих внешне убогих стихов, тем вернее они доходили до сердца. Тем-то и поразили меня эти стихи: я понял, что для такой безыскусственности требуется большое искусство, что в этой предельной простоте - красота:

Что я могу?..
Как помогу?

И это в то время, когда чуть не вся молодая поэзия культивировала вычуры, вывихи и выверты речи, когда в литературе уже начинало царить пустозвонное краснобайство бальмонтовщины. И другие стихи Сологуба, которые мне случалось в то время читать, прельщали меня все той же благородно-классической красотой простоты - красотой, чуждающейся всяких прикрас ».

Сологуб в Саратове

С 1913 по 1916 годы Фёдор Сологуб совершает лекционное турне с лекциями об искусстве («Искусство наших дней», «Россия в мечтах и ожиданиях поэтов »). Он объездил с ними 39 городов. Поездки широко освещались в прессе.
3 февраля 1914 года он читал лекцию в Саратове в помещении бывшего Коммерческого клуба на улице Радищева (ныне Дом офицеров).

Вот цитата из газеты “Саратовский листок ” от 5 февраля 1914 года (№30):
“Лекция Фёдора Сологуба в Коммерческом клубе прошла при переполненном зале, вызвав значительный интерес в публике. С внешней стороны речь Сологуба, хотя и монотонная, построена красиво и представляла ряд своего рода афоризмов. После сообщения Ф. Сологуб прочитал несколько собственных стихотворений, вызвав шумные аплодисменты. Прений за поздним временем не было ”.
А вот что по поводу той же лекции пишет Сологуб своей жене Анастасии Чеботаревской : “Лекция была не публичная, а только для членов клуба и гостей; члены бесплатно, а гости - по 50 к. (характерные высказывания в его письмах: “Публики было на 205 рублей ”). Там было столпотворение вавилонское, такая толпа, какой у них ещё ни разу не было на их собраниях - более 1000 человек. Много молодёжи, но много и почтенных особ. Слушали необычайно для такой толпы внимательно. После лекции просили стихов ”.

Сологуб описывает в этом письме забавный эпизод, случившийся тогда в Саратове:
“Передо мной в четверг был вечер о футуризме. Четыре местных молодых шалопая выпустили глупый альманах под футуристов, назвали себя психофутуристами. Публика и газеты местные приняли это всерьёз; в газетах было много статей, публика альманах жадно раскупала. На вечере в Коммерческом клубе эти господа открыли, что они пошутили, чтобы доказать, что футуризм - нелепость. Теперь саратовцы очень сердятся на то, что их одурачили ”.

Простота и правда

Георгий Иванов считал, что стихи Сологуба - «одни из самых правдивых в русской поэзии ». Они правдивы и художественно, и человечески. И своей сдержанностью, чуждой всему внешнему и показному, и ясным целомудрием отражённой в них детской души поэта.

Друг мой тихий, друг мой дальний,
Посмотри -
Я холодный и печальный
Свет зари.

Я напрасно ожидаю
Божества,
В бледной жизни я не знаю
Торжества.

Над землею скоро встанет
Ясный день,
И в немую бездну канет
Злая тень,-

И безмолвный, и печальный,
Поутру,
Друг мой тайный, друг мой дальний,
Я умру.

Подчёркнутая будничность роднит Сологуба с И. Анненским (тоже отдавшего полжизни делу школьного образования). Вот замечательное стихотворение «Простая песенка ». На самом деле это страшно непростая песенка о том, как просто убили ребёнка во время разгона демонстрации в 1905 году.

Под остриями
Вражеских пик
Светик убитый,
Светик убитый поник.

Миленький мальчик
Маленький мой,
Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.

Били, стреляли, —
Ты не бежал,
Ты на дороге,
Ты на дороге лежал.

Конь офицера
Вражеских сил
Прямо на сердце,
Прямо на сердце ступил.

Миленький мальчик,
Маленький мой,
Ты не вернёшься,
Ты не вернёшься домой.

Восторженно встретив Февральскую революцию, Октябрьский переворот Сологуб внутренне не принял. Хотя своим происхождением должен бы быть близок этой власти, но сутью, духом своего творчества — он был чужд ей. «Кажется, в их идеях есть что-то гуманное, - говорил он, вспоминая свою униженную юность и сознавая себя сыном трудящегося народа. - Но ведь жить с ними всё-таки нельзя! » И писал об этом в стихах:

Стих, как прежде, не звучит.
Нужен новый реквизит.
Струи, трели, рощи, дали
Свиньи грязные сожрали.

Светлых речек серебро
Топит вонькое добро.
Был в стихах когда-то бархат,
А теперь он весь захаркат,

И на сладкий аромат
Навонял советский мат.
Прелесть песни соловьиной
Облита теперь уриной.

Романтичная луна
Тою ж влагою пьяна.
Слово «лик» звучало гордо,
А теперь нужна нам морда.

Одно время Сологуб дружил с Блоком . Они часто ходили вместе и часто снимались.

Потом, в период "Двенадцати ", он уже к Блоку охладел.
Все мы восхищались смелостью политических стихов Мандельштама 1934 года «Мы живём, под собою не чуя страны ...» А ведь гораздо раньше — весной 1921-го были написаны эти строки Сологуба:

Топор широкий не отрубит
Его преступной головы,
И слава про него затрубит,
Но все дела его мертвы.

Это стихотворение было исключено из предварительного состава тома сочинений Сологуба в серии БП, ибо под ним стояла дата его написания: 22 апреля 1922 года , не оставляя сомнений в том, что обращено к вождю революции.

Творимая легенда

Но всё же не эти стихи составляют сущность поэзии Сологуба. А сам он так выражал своё кредо в искусстве:

Какое б ни было правительство,
и что б ни говорил закон,
твоё мы ведаем водительство,
о светозарный Аполлон!

«Аполлоновское» искусство, искусство утешительной и обольстительной мечты, «покрывало майи», скрывающее от нас страшную в своей обнажённости истину, создающая «иной мир, желанный» - вот что такое поэзия Сологуба. Но жизнь постоянно разрывает спасительный и обольстительный покров иллюзий, и сквозь его прорехи ещё ужаснее кажется её сущность.

Ты живешь безумно и погано,
Улица, доступная для всех, —
Грохот пыльный, хохот хулигана,
Пьяной проститутки ржавый смех.

Копошатся мерзкие подруги —
Злоба, грязь, порочность, нищета.
Как возникнуть может в этом круге
Вдохновенно-светлая мечта?

Но возникнет! Вечно возникает!
Жизнь народа творчеством полна,
И над мутной пеной воздвигает
Красоту всемирную волна.

Доминирующая тема в творчестве Сологуба — это тема мечты, преображающая мир. Он утверждал: «Реального счастья нет. Есть только счастье творимое ». В своём романе «Творимая легенда » Сологуб пишет:
«Беру кусок жизни, грубой и бедной, и творю из него сладостную легенду, ибо я — поэт. Косней во тьме, тусклая, бытовая, или бушуй яростным пожаром, — над тобою, жизнь, я, поэт, воздвигну творимую мною легенду об очаровательном и прекрасном ».

По жестоким путям бытия
я бреду, бесприютен и сир.
Но зато вся природа — моя,
для меня наряжается мир.

Пусть невозможно что-то изменить в этом мире, но

Что мне помешает
Воздвигнуть все миры,
Которых пожелает
Закон моей игры?

Живи и верь обманам,
и сказкам, и мечтам.
Твоим душевным ранам
отрадный в них бальзам.

Пусть реальная жизнь груба, жестока, несправедлива, поэт противопоставит ей свою «творимую легенду» - иные миры, куда душа попадает после смерти и где сбудется всё, чего нам не хватало на земле. Об этом — его цикл «Звезда Маир » (1898), воспевший свет звезды Маир на прекрасной земле Ойле , где течёт волшебная река Лигой .

Звезда Маир сияет надо мною,
Звезда Маир,
И озарён прекрасною звездою
Далёкий мир.

Земля Ойле плывет в волнах эфира,
Земля Ойле,
И ясен свет блистающий Маира
На той земле.

Река Лигой в стране любви и мира,
Река Лигой
Колеблет тихо ясный лик Маира
Своей волной.

Сологуб создаёт миф о далёкой прекрасной стране, где осуществится и расцветёт «всё, чего нам здесь не доставало, всё, о чём грустила грешная земля» . Здесь ощущается некоторая связь с Достоевским, с его «Сном смешного человека », с «золотым сном» о далёкой звезде, где безгрешные и счастливые «дети солнца» живут в великой любви и вечной радости.

На Ойле далекой и прекрасной
Вся любовь и вся душа моя.
На Ойле далекой и прекрасной
Песней сладкогласной и согласной
Славит всё блаженство бытия.

Там, в сияньи ясного Маира,
Всё цветет, всё радостно поёт.
Там, в сияньи ясного Маира,
В колыханьи светлого эфира,
Мир иной таинственно живёт.

Тихий берег синего Лигоя
Весь в цветах нездешней красоты.
Тихий берег синего Лигоя —
Вечный мир блаженства и покоя,
Вечный мир свершившейся мечты.

А. Блок особенно любил этот цикл. Он подарил Сологубу свой сборник «Стихи о прекрасной даме » с надписью: «Ф.К. Сологубу — автору звезды Маир — Утешения — сказок — в знак глубокого утешения и благодарности».

Многоликий Сологуб

Мандельштам , высоко ценивший Сологуба, писал о нём: «Сначала, по юношеской своей незрелости, мы видели в Сологубе только утешителя, бормочущего сонные слова, только искусного колыбельщика, который учит забытью, — но чем дальше, тем больше мы понимали, что поэзия Сологуба есть наука действия, наука воли, наука мужества и любви».

Отвори свою дверь,
И ограду кругом обойди.
Неспокойно теперь, —
Не ложись, не засни, подожди.

Может быть, в эту ночь
И тебя позовёт кто-нибудь.
Поспешишь ли помочь?
И пойдёшь ли в неведомый путь?

Да и можно ли спать?
Ты подумай: во тьме, за стеной
Станет кто-нибудь звать,
Одинокий, усталый, больной.

Выходи к воротам
И фонарь пред собою неси.
Хоть бы сгинул ты сам,
Но того, кто взывает, спаси.

Портрет Сологуба писали многие художники. Вот портрет Б. Кустодиева (1907), где Сологуб — скромный учитель гимназии в пенсне с «учительской» бородкой и усами.

Многие отмечали сходство его с Ф. Тютчевым . Сологубу на этом портрете всего 44 года, выглядел же он гораздо старше своих лет. Это отмечает Тэффи в своих воспоминаниях: «Это был человек, как я теперь понимаю, лет сорока, но тогда, вероятно потому, что я сама была очень молода, он мне показался старым, даже не старым, а каким-то древним. Лицо у него было бледное, длинное, безбровое, около носа большая бородавка, жиденькая рыжеватая бородка словно оттягивала вниз худые щеки, тусклые, полузакрытые глаза. Всегда усталое, всегда скучающее лицо. Помню, в одном своем стихотворении он говорит:

Сам я и беден и мал,
Сам я смертельно устал...

Вот эту смертельную усталость и выражало всегда его лицо. Иногда где-нибудь в гостях за столом он закрывал глаза и так, словно забыв их открыть, оставался несколько минут. Он никогда не смеялся. Такова была внешность Сологуба ».
Не менее популярен другой его портрет — К. Сомова (1910).

Здесь Сологуб изображён уже не скромным учителем, а маститым мэтром декадентских салонов. Саркастическая усмешка, усталость и скепсис в морщинах у рта, строгая, прямая осанка делают его похожим на римского императора времён упадка. Это был любимый портрет Сологуба, он говорил: «Там я совсем похож». Этот портрет хранится в Русском музее в Петербурге.

Портрет Сологуба работы Н. Вышеславцева

Ирине Одоевцевой Сологуб казался «беломраморным», напоминал ей надгробную статую, Каменного Гостя, памятник самому себе. «Кирпич в сюртуке » - так называл его В. Розанов .

«По внешности действительно не человек — камень , - вторит ему Г. Иванов . - И никто не догадывается, что под этим сюртуком, в «кирпиче» этом есть сердце. Сердце, готовое разорваться от грусти и нежности, отчаяния и жалости ».

Я слагал эти мерные звуки,
Чтобы голод души заглушить,
Чтоб сердечные вечные муки,
В серебристых струях утопить,

Чтоб звучал, как напев соловьиный,
Твой чарующий голос, мечта,
Чтоб, спалённые долгой кручиной,
Улыбнулись хоть песней уста.

Лунная Лилит и бабища Ева

Сологуб не выносил грубой жизни, он мог бы сказать про себя вместе с Достоевским, что чувствует себя так, как будто с него содрана кожа. Всякое прикосновение извне отзывается в нём мучительной болью. Жизнь представляется Сологубу румяной и дебелой бабищей - Евой , в отличие от прекрасной лунной Лилит - его мечты.

Она кажется ему вульгарной, пошлой, лубочной.

Поэт хочет переделать её на свой лад, вытравить из неё всё яркое, сильное, красочное. У него вкус ко всему тихому, тусклому, беззвучному, бестелесному. Чем-то Сологуб в этом смысле напоминает Бодлера, который предпочитал накрашенное и набеленное лицо живому румянцу и любил искусственные цветы. Он боялся жизни и любил Смерть, имя которой писал с большой буквы и для которой находил нежные слова. Его называли Смертерадостным, рыцарем смерти.

Обаяние смерти

Я холодной тропой одиноко иду,
я земное забыл и сокрытого жду, -
и безмолвная смерть поцелует меня,
и к тебе уведёт, тишиной осеня.

У Сологуба появляется культ смерти. Он создаёт миф о смерти-невесте, подруге, спасительнице, утешительнице, избавляющей человека от тягот и мучений.

О Смерть! Я твой. Повсюду вижу
одну тебя, - и ненавижу
очарование земли.
Людские чужды мне восторги,
сраженья, праздники и торги,
весь этот шум в земной пыли.

«В самом стиле его писаний есть какое-то обаяние смерти , — пиcал Корней Чуковский . — Эти застывшие, тихие, ровные строки, эта, как мы видели, беззвучность всех его слов — не здесь ли источник особенной сологубовской красоты, которую почуют все, кому дано чуять красоту? В его стихах всегда холодно, как бы не распалялся в них небесный змий, холодно и тихо».

Мелкий бес

Но если в стихах Сологуб говорит чаще всего о жизни прекрасной, о красоте, то в прозе ему свойственно воплощать чудовищное жизни. В 1905 году был опубликован роман Сологуба «Мелкий бес », который он писал 10 лет.

Успех его превзошёл все ожидания — за пять лет со времени выхода книги он был переиздан пять раз. Это один из выдающихся романов века. Есть предположения, что он был написан по материалам впечатлений пребывания Сологуба в Вытегре .

Однообразные унылые будни захолустного городка, его «звериный быт», уродливые нравы обитателей — всё это выплеснулось на страницы романа Сологуба из его многолетнего личного опыта.

Продолжение следует.

ФЕДОР СОЛОГУБ (1863-1927)

Тематикой творчества поэт, прозаик, драматург, переводчик, теоретик символизма Ф. Сологуб связан с классикой, при этом он иначе, чем его предшественники, представлял проблемы жизни, смысл творчества и пути решения художественных задач. Реалии искусства в его произведениях соединяются с явлениями действительности и фантастикой. За первым планом его повествования о жизненных событиях выступает другой план, таинственный, который в конечном счете и определяет движение событий. Как философ Сологуб стремился к выражению сути "вещей в себе", идей за пределами чувственных восприятий. Его стилевая манера в значительной мере интуитивна, свой художественный мир он возводит, соединяя элементы импрессионизма, экспрессионизма, мистицизма, натурализма и различные пространственно-временные пласты. Критики, не понявшие игровую манеру творчества этого модерниста, воспринимали его сочинения как "чертовщину", "одурачивание".

Творческая биография и художественный мир Ф. Сологуба

Детство и молодость Федора Сологуба (Федора Кузьмича Тетерникова) были трудными. Отец, портной, умер, когда сыну было четыре, а дочери два года. После этого мать почти до самой своей смерти в 1884 г. работала в состоятельной семье "одной прислугой". В господском доме гимназист, а потом студент Федя Тетерников мог посещать "залу", в которой проходили литературные, музыкальные вечера, общаться со знаменитостями, читать в фамильной библиотеке, мог пользоваться абонированной господской ложей в театре, естественно, оставаясь при этом "кухаркиным сыном". Возможно, что присущее характерам Сологуба раздвоение сознания отчасти связано с неоднозначным социальным положением самого будущего писателя в начале его сознательной жизни.

"Раздваиваться" Сологубу пришлось и позже, "пробиваясь в люди" на педагогической стезе. Окончив учительский институт в 1882 г., он четверть века преподавал естественные дисциплины в провинциальных, а затем в столичных школах и гимназиях, написал учебник геометрии, в то время как душа его тянулась к изящной словесности. До возвращения в С.-Петербург в 1893 г. он публиковал свои стихи и переводы. Любимые им французские "проклятые" до сих пор выходят в переводах Сологуба - учителя из российской глубинки. "Русским Верденом" называли Сологуба в литературных кругах. Переводил он и с английского, немецкого, украинского. В провинции был почти полностью написан первый роман "Тяжелые сны" (1882-1894, опубликован в 1895) о драматической жизни учителя в захолустном городке.

Впрочем, поэтом и прозаиком Федя Тетерников почувствовал себя очень рано. Первые стихи он написал в 12 лет, в 16 начал работу над романом в жанре семейной хроники. Однако место на литературном Олимпе Сологуб завоевывал долго и трудно. Уже был опубликован роман, "Стихи: Книга первая" (1895), "Тени: рассказы и стихи" (1896), уже примелькалась фамилия на страницах модных журналов, таких как "Северный вестник", "Мир искусства", "Новый путь", "Золотое руно", "Перевал", "Северные цветы", а признания все не было. Оно пришло лишь с публикацией романа "Мелкий бес" (1907)2. Позже этот успех затмил другие совершенные творения Сологуба.

Перечень журналов, в которые недавний провинциал приносил свои работы, говорит о его сложившемся литературном вкусе. Вместе с другими старшими символистами Сологуб создавал парадигмы "нового искусства", в то же время в стане близких художников он, как никто другой, выражал декадентское мировосприятие3. Символисты стремились к божественному абсолютному, всепобеждающей красоте истины, добра, справедливости, веря в грядущее всеединство, преодоление зла эмпирического мира. Сологуб шел своим религиозно-эстетическим путем, минуя Софию. Примечательно, что в его стихах встречается безымянный женский образ, наделенный мистической властью. Но сологубовская "Она" противоречива, сурова... Соловьевский "цветок нездешних стран" - "смят" ("На песке прихотливых дорог...", 1896). "Она" может быть связана с "наваждениями зла" ("Каждый день, в час урочный...", 1894), в лучшем случае "не жалеет, но щадит" ("Имена твои не ложны...", 1896), редко "утешает" ("Ты ко мне приходила не раз...", 1897), не прощает любви к "земной жене" ("Изменил я тебе, неземная...", 1896).

О "врожденном" декадентстве Сологуба сказано немало, но у этой проблемы есть и другая сторона. Авторы высказываний смотрели на его художественный мир сквозь призму классики, и в их оценках есть толика ограниченности. Сологуб начинал другое искусство, в котором, кроме прочих новаций, действительность и реалии предшествующей изящной словесности почти уравновешены в своем значении для художника. Преодолевая миметическое, он шел к "игровому искусству".

Пример непонимания Сологуба являют собой дискуссии вокруг темы смерти в его творчестве. Десятилетия критиков возмущала "поэтизация смерти". Очень немногие допускали иной вариант авторской трактовки смерти - "мост", "переход" из мира эмпирического в иной. Сологуб творит виртуальный мир, где жизнь и смерть имеют особое эстетическое измерение3. Он абсолютизирует мифологемы бессмертия, живущие в подсознании, в верованиях племен, плачущих при рождении и веселящихся при смерти человека, в религиозных учениях. Сочинения вырастают из идеи переселения души, генетической памяти о прошлой жизни1. Мысль о том, что настоящая жизнь есть ад, - аксиома, как и то, что человек - мученик и творец страданий2. Эта идея отчетливо прослеживается в финале стихотворения "Мне страшный сон приснился..." (1895), где лирический герой саму возможность продолжить земную жизнь воспринимает как "жестокое" предложение:

И, кончив путь далекий, Я начал умирать, И слышу суд жестокий: "Восстань, живи опять!"

Единственное, что Сологуб противопоставляет "жизни, грубой и бедной" - это мечта. В мечте он преодолевает "врожденный" декаданс: объективный мир - ничто, субъективный - все. Его положительных героев влечет то, чего нет на свете. 3. Н. Гиппиус отмечала: "Мечта и действительность в вечном притяжении и в вечной борьбе - вот трагедия Сологуба". Мечта, искусство, красота - его формула триединства, в которой "искусство... есть высшая форма жизни". В своем воображении художник создал счастливейшую "страну любви и мира" на планете Ойле, озаренной "прекрасной звездой" Маир. Жить на этой планете мечтают и герои его прозы. Лирический цикл "Звезда Маир" (1898 1901) один из самых одухотворенных в нашей поэзии.

Сологуб являет собой редкий случай долгой жизни в искусстве без какой-либо наглядной эволюции идейно-эстетических воззрений - эволюционировало лишь мастерство владения словом. В его богатом поэтическом наследии нечасто, но встречаются достаточно светлые стихи: "Верь, -упадет кровожадный кумир, / Станет свободен и счастлив наш мир..."; "Нет, не одно только горе, - / Есть же на свете..." (1887, 1895). "О Русь! в тоске изнемогая, / Тебе слагаю гимны я. / Милее нет на свете края, / О родина моя!.." - с этих слов начинаются проникновенные "Гимны Родине" (1903), восходящие к поэтической традиции XIX в. Узнаются некрасовские мотивы, обличающие "смиренных людишек" ("Восьмидесятники", 1892), социальное неравенство: "Вот у витрины показной / Стоит, любуясь, мальчик бедный..." (1892). Есть поэтическое признание в "вере в человека", заканчивающееся словами: "А все же радостной надежде / Есть место в сердце у меня!" ("Я также сын больного века...", 1892). У Сологуба можно найти фетовско-бунинское признание в любви, по его выражению, к "живой красе" - природе:

И как мне радостны пески, Кусты, и мирная равнина, И нежная от влаги глина, И разноцветные жучки.

("Что в жизни мне всего милей?..", 1889)

Однако этот пафос редко питает сологубовский стих. Для его лирического героя характерно признание: "О смерть! я твой. Повсюду вижу / Одну тебя, - и ненавижу / Очарования земли..." (1894). Его видение жизни передает развернутая стихотворная метафора "Чертовы качели" (1907).

В. Ф. Ходасевич объяснил эти парадоксы современника: "Сологуб умеет любить жизнь и восторгаться ею, но лишь до тех нор, пока созерцает ее безотносительно к "лестнице совершенств"".

Сологуб не мыслил явлений вне диалектики антиномичных начал. Как ницшеанский Заратустра, в их борьбе он видит залог "движения вещей", драматический модус жизни. Думается, это во многом объясняет его шокирующие поэтические метания между светом и тьмой, Богом и Сатаной. "Тебя, отец мой, я прославлю / В укор неправедному дню, / Хулу над миром я восставлю, / И соблазняя соблазню" - так обращается лирический герой Сологуба к Дьяволу ("Когда я в бурном море плавал...", 1902). И он же утверждает:

Посягнуть на правду Божью - То же, что распять Христа, Заградить земною ложью Непорочные уста.

("Знаю знанием последним..." из сборника "Фимиамы", 1921)

Поэзия Сологуба философична; выраженному в ней мировидению трудно отыскать аналогию. Как признавался автор, в стихах он "открывает душу", и без внимания к складу его души их трудно понять и полюбить. Поражает кажущаяся простота этой поэзии ограниченного круга идей, без второстепенностей, аллегорий, почти без метафор, и - обилие оборотов разговорного языка, четкость суждений. Сложных эпитетов почти нет, набор других ограничен. Ключевые слова: усталый, бледный, бедный, больной, злой, холодный, тихий - определяют соответствующее настроение. Сологубовские строфы действительно напоминают "кристаллы по строгости <...> линий". Чем же привлекали они почитателей, художников от И. Анненского до М. Горького? В первую очередь - музыкой стиха и уж затем, наверное, оригинальной трактовкой явных и скрытых парадоксов жизни.

Структурообразующим приемом этой поэзии - "неукрашенной музыки" - является повтор. Автор обращается к нему на разных уровнях: тематическом, лексическом, звуковом. Многие стихотворения несут характер ворожбы, заклинаний. Последние могут убеждать в невероятном, даже в "обаянии смерти"", избавительницы от злой жизни. Этому способствуют богатая рифма, изощренная метрика и строфика, обращение - редкое в русской поэзии - к твердой стихотворной форме, триолету. Как заметил В. Я. Брюсов, у Сологуба в рифме согласована не только опорная согласная, но и предыдущая гласная, а в первом томе сочинений "на 177 стихотворений более ста различных метров и построений строф". Сам поэт, он понимает, каким талантом и "неустанным трудом" рождена "сологубовская простота", величает ее "пушкинской".

В поэзии Сологуба отразилось его знание истории, литературы, мифологии, религии, науки - культуры в широком смысле. За это он был "свой" и для акмеистов.

На опрокинутый кувшин Глядел вернувшийся из рая. В пустыне только миг один, А там века текли, сгорая. <...>

Давно ли темная Казань

Была приютом вдохновений

И колебал Эвклида грань

Наш Лобачевский, светлый гений!

("На опрокинутый кувшин...", 1923)

Эти строфы рождены "чрезвычайным интересом" автора к проблемам строения мира, астрономии, четвертому измерению, принципу относительности3. Толчком к поэтическим размышлениям о границах познания, значении открытий Эйнштейна служит мусульманская легенда о том, что за земное мгновение, за которое вода не успела вылиться из сосуда, Пророк совершил свои чудесные путешествия, имел 70 тысяч бесед с Аллахом.

Четверть века шел Сологуб к достатку, возможности отдаться главному делу. Этому способствовал и брак с писательницей Анастасией Чеботаревской в 1908 г. Их дом стал литературным салоном, а "тайновидец" Сологуб - законодателем мод1. Выходят его поэтические сборники "Змий: Стихи, книга шестая" (1907), "Пламенный круг" (1908), сборники рассказов "Истлевающие личины" (1907), "Книга разлук" (1908), "Книга очарований" (1909). В 1913 г. вышло собрание сочинений в 12-ти томах, с 1913 г. начинает выходить 20-томнос собрание сочинений (по ряду причин некоторые тома не вышли из печати). Но благополучие длилось недолго. После октябрьского переворота 1917 г. Сологуб попадает в категорию полузапрещенных писателей, чье мировидение не соответствовало "нормативному". В относительно либеральный для издательского дела период еще выходили его сборники "Небо голубое", "Одна любовь", "Соборный благовест", "Фимиамы" (все - 1921), "Костер дорожный", "Свирель", "Чародейная чаша" (все -1922), "Великий благовест" (1923). Однако в дальнейшем вплоть до начала 1990-х гг., когда киши Сологуба стали выходить значительными тиражами, отмечены единичные случаи публикаций его лирики и "Мелкого беса", при этом роман подвергался вульгарно-социологической трактовке. В целом творчество Сологуба оценивалось негативно, а сологубоведение на семь десятилетий почти сошло на нет.

Пожалуй, самое полное и адекватное представление о творчестве Федора Сологуба выразил Дмитрий Святополк-Мирский в своем труде "История русской литературы с древнейших времен по 1925 год":

"Все писатели, о которых мы говорили в этой главе, вышли из культурных столичных семей - из верхушки среднего класса, - но самым лучшим, самым изысканным поэтом первого поколения символистов был выходец из низов, чей странный гений расцвел при самых неблагоприятных обстоятельствах. Федор Сологуб (настоящее имя - Федор Кузьмич Тетерников) родился в Петербурге в 1863 г. Отец его был сапожником, а после смерти отца мать пошла в прислуги. С помощью ее хозяйки Сологуб получил сравнительно приличное образование в Учительском институте. Закончив учение, Сологуб получил место учителя в захолустном городишке. Со временем он стал инспектором начальных школ, в девяностые годы был наконец переведен в Петербург. Только после огромного успеха своего знаменитого романа Мелкий бес он смог оставить педагогическую службу и жить на литературные заработки. Как и другие символисты, Сологуб был аполитичен и, хотя в 1905 г. был настроен революционно, в 1917 г. и позднее был холодно отчужден от происходящего. В 1921 г. при трагических и таинственных обстоятельствах погибла жена Сологуба - известная в литературе под именем Анастасия Чеботарев¬ская, - но кроме этого в личной жизни Сологуба не было крупных событий и его биография состоит из истории его творчества.

Он начал писать с восьмидесятых годов, но первые десять лет не имел никаких связей с литературным миром. Его первые книги были изданы в 1896 г. - сразу три: сборник стихов, сборник рассказов и роман Тяжелые сны, над которым он работал больше десяти лет. Следующий сборник стихов и следующий сборник рассказов появились только в 1904 г. Для лучшего своего романа Мелкий бес, над которым он работал с 1892 по 1902 гг., Сологуб в течение многих лет не мог найти издателя. Его наконец стали печатать в 1905 г. в приложениях к журналу, но журнал закрылся. И только в 1907 г. роман наконец был издан в виде книги и был принят на ура. Мелкий бес принес Сологубу всеобщее признание и всероссийскую славу. Но в позднейших книгах Сологуб стал давать слишком много воли своим настроениям, что не понравилось читателям; книги его такого успеха уже не имели, и после 1910 г. решено было, что талант его пошел на убыль. Творимая легенда (1908-1912) - очень интересная и странно своеобразная книга - была встречена равнодушно. Последний роман Сологуба - Заклинательница змей - решительно слаб, но стихи Сологуба, которые он продолжает печатать, по-прежнему остаются на высоком уровне, хотя любителям новинок и сенсаций не понравится некоторая их монотонность.

В творчестве Сологуба необходимо различать два аспекта, не связанных между собой и не зависящих друг от друга, - это его манихейский идеализм и особый «комплекс», являющийся результатом подавляемого, порочного libido. Нет сомнения, что многие произведения Сологуба, особенно последнего периода, не были бы написаны, если бы не потребность удовлетворять этот «комплекс», выражая его в материальной форме. Для изучения этого вопроса нужен опытный психоаналитик, а не историк литературы. Наслаждение жестокостью и унижением красоты - один из главных его симптомов. Второй - вечно повторяющаяся деталь «босые ноги». Это как наваждение. Во всех романах и рассказах Сологуба бродят босые героини. Манихейство Сологуба, напротив, чисто идеалистическое - в платоновском смысле слова. Существует мир Добра, состоящий из Единства, Покоя и Красоты, и мир Зла, который состоит из разброда, желаний и пошлости. Наш мир - творение Зла. Только внутри себя можно найти мир Единства и Покоя. Цель человека - освободиться от злых оков материи и стать умиротворенным божеством. Но человек проецирует свои мечты о небе на внешний мир, - в этом состоит «романтическая» ирония жизни. Эту иронию Сологуб символически изображает двумя именами, взятыми из Дон Кихота: Дульцинея и Альдонса. Та, кого мы мнили идеальной Дульцинеей, на деле оказывается пошлой Альдонсой. Материя и желание - главные выразители зла, а Красота - идеальная красота обнаженного тела - единственное воплощение высшего мира идеалов в реальной жизни. В этом пункте идеализм Сологуба встречается с его чувственностью. Его отношение к плотской красоте всегда двойное: одновременно платонически идеальное и извращенно чувственное. Привкус сологубовской чувственности многим читателям так отвратителен, что становится препятствием к наслаждению его творчеством. Но и помимо этой извращенности, сама философия Сологуба тяготеет к нигилизму, близкому к сатанизму. Мир и Красота отождествляются со Смертью, а Солнце - источник жизни и деятельности - становится символом злой силы. В своем отношении к существующей религии Сологуб занимает позицию, противоположную своим средневековым предшественникам - альбигойцам: он отождествляет Бога со злым создателем злого мира, а Сатана становится у него царем спокойного и прохладного мира красоты и смерти.

Поэзия Сологуба развивалась не в том направлении, что поэзия других символистов. Его словарь, его поэтический язык, его образность ближе к эклектиче¬ской поэзии «викторианцев». Он пользуется простыми размерами, но утончает их до совершенства. Словарь у Сологуба почти такой же маленький, как у Расина, но пользуется им он почти с такой же точностью и меткостью. Он символист в том смысле, что слова его - символы с двойным значением, и употребляются во втором - непривычном значении. Но законченность его философской системы позволяет Сологубу пользоваться этими словами с почти классической точностью. Это относится, однако, только к той части его поэзии, которая отражает его идеальные небеса или стремление к ним. В других циклах, - например, в Подземных песнях - мрачно и жестоко изображается злой разлад мира, и поэтический язык в них грубее, колоритнее и богаче. В Подземные песни входит странный цикл Личины переживаний - воспоминания о разных формах, которые принимала душа в своих предыдущих воплощениях. Одно из них - жалоба собаки, воющей на луну, одно из лучших и своеобразнейших стихотворений Сологуба. Бесполезно пытаться переводить идеалистическую лирику Сологуба - это под силу лишь мастеру английского стиха. Конечно, именно лирическая поэзия Сологуба - лучшее, что он написал, - ее классическая красота происходит от неуловимых свойств ритма и смысла. Как во всей классической поэзии, умолчание поэта так же важно, как его слова: то, что осталось недосказанным, - так же важно, как и сказанное. Это самые изысканные и тонкие стихи во всей современной русской поэзии.

Хотя стихи Сологуба - это совершеннейший и редчайший цветок его гения, его слава в России и особенно за границей больше основывается на его романах. Первый роман Сологуба - Тяжелые сны - лириче¬ски-автобиографический. Героя романа, провинциального учителя Логина, преследуют те же извращенные наваждения и те же идеальные видения, которые наполняют поэзию Сологуба. Это история человека, способного достичь идеала в гуще мира пошлости, жестокости, эгоизма, глупости и похоти. Русское провинциальное общество изображается с разящей жестокостью, напоминающей Гоголя. Но это не реализм - в добром старом русском смысле слова, - так как в изображаемой жизни символизируется не только русская широта. Второй роман Сологуба - Мелкий бес (англий¬ский перевод названия - The Little Demon - совсем нехорош, французский - Le Demon Mesquin - получше) - самое знаменитое из всех его произведений, его можно считать лучшим русским романом после Достоевского. Как и Тяжелые сны, Мелкий бес внешне реалистичен, но внутренне символичен. Роман выходит за рамки реализма не потому, что Сологуб вводит в него загадочного бесенка Недотыкомку (его ведь можно было бы объяснить как галлюцинацию Передонова), а потому, что цель Сологуба - описывать жизнь не русского провинциального города, а жизнь в целом - злое творение Бога. Сатириче¬ский рисунок Сологуба восхитителен, чуть более гротескный, а потому - более поэтический, чем в предыдущем романе, но изображаемый город оказывается микрокосмом всей жизни. В романе два плана: жизнь Передонова - воплощение безрадостного жизненного зла, и идиллическая любовь мальчика Саши Пыльникова и Людмилы Рутиловой. Саша и Людмила - эманация красоты, но их красота не чиста, она заражена дурным прикосновением жизни. В сценах отношений Саши с Людмилой есть тонкий привкус чувственности, которая вводится не только в силу композиционной и символической необходимости, но и по внутренней потребности libido поэта. Передонов стал знаменитым персонажем, самым запоминающимся со времен Братьев Карамазовых, его имя стало в России нарицательным. Оно обозначает угрюмое зло, человека, которому чужда радость и которого злит, что другие знают это чувство; самый ужасный персонаж, которого мог создать поэт. Передонов живет, ненавидя всех и считая, что все ненавидят его. Он любит причинять страдания и давить чужие радости. В конце романа мания преследования полностью овладевает им, он окончательно сходит с ума и совершает убийство.

Третий роман Сологуба - Творимая легенда (английский переводчик первой части, мистер Курнос, удачно подметил, что это «легенда в процессе создания») - самый длинный. Он состоит из трех частей, каждая из которых - законченный роман. В первой части действие происходит в России в 1905 г. Герой романа Триродов - сатанист, из тех, кого так любит Сологуб. Триродов еще и революционер, правда, только созерцательный. В то время сам Сологуб был настроен очень революционно: естественно, что при его философской системе существующий порядок вещей, силы реакции и консерватизма представлены в романе как воплощение зла. Первая часть полна страшных и жестоких сцен подавления революционного движения - отсюда ее название Капли крови. Триродов - идеальный человек, почти приблизившийся к спокойствию смерти, он создает вокруг себя атмосферу покоя и прохлады, символизируемую его колонией «тихих мальчиков», - странное видение больного воображения Сологуба. Во второй и третьих частях (Королева Ортруда и Дым и пепел) действие переносится в королевство Объединенных островов в Средиземном море. Острова - вымышленные, вулканического происхождения. В этих книгах есть мощное и тонкое - но какое-то подозрительное - обаяние. В отличие от большинства русских романов их просто интересно читать. Это очень запутанный сюжет, с любовной и политической интригой. Ситуация обостряется постоянным присутствием опасности - вулкана, который наконец извергается в третьей части. История символическая, как я уже говорил, помимо символизма, в ней есть обаяние. В конце трилогии Триродова избирают королем Республики Объединенных островов!

Рассказы Сологуба - связующее звено между поэзией и романами. Некоторые из них - короткие зарисовки в стиле Тяжелых снов и Мелкого беса. Другие, особенно написанные после 1905 г., откровенно фантастические и символические. В них Сологуб дает полную свободу своим патологическим чувственным запросам. Типичные примеры - Милый паж и переведенная на английский Дама в узах. А Чудо отрока Лина - революционный сюжет в условно-поэтической обстановке - один из лучших образцов современной русской прозы. Вообще проза Сологуба прекрасна: прозрачная, ясная, уравновешенная, поэтичная, но с чувством меры. В поздних произведениях, правда, появляется раздражающая манерность. Особняком стоят Политические сказочки (1905): восхитительные по едкости сарказма и по передаче народного языка, богатого (как всякая народная речь) словесными эффектами и напоминающего гротескную манеру Лескова.

Пьесы Сологуба несравнимо хуже других его произведений. В них мало драматических достоинств. Победа смерти и Дар мудрых пчел - пышные зрелища, символизирующие философские концепции автора. В них меньше искренности, чем в его поэзии, красота их фальшива. Более интересна пьеса Ванька-ключник и паж Жеан: забавно и иронически рассказанный привычный сюжет о молодом слуге, который соблазняет хозяйку дома, развивается в двух параллельных вариантах - в средневековой Франции и в Московской Руси. Это сатира на русскую цивилизацию, с ее грубостью и бедностью форм, и в то же время символ глубинной образности дурного разброда жизни во всем мире и во все века."

Заговор как забыть любимого человека

Калорийность борща на говядине с зажаркой и сметаной